Людмила - страница 60

Все это давало немало пищи для размышлений, и я думал о том, что, может быть, не случайно наркоман назначил встречу именно там, на лестнице, возле квартиры, и может быть, не случайность, что Людмила вышла из квартиры в этот момент, а к Стешину на встречу пришел не тот, кого он ждал, но кто-то, кто все же всучил ему концентрированный морфин и сделал это для того, чтобы наркоман не встретился с ней, но тогда появляются совершенно другие мотивы, не исключено, что убийца подстерегал на лестнице Людмилу или собирался проникнуть туда. Возникала совершенная путаница, где все факты противоречили друг другу, да еще этот выходивший из подъезда светло-серый... Впрочем, это опять-таки мог быть кто угодно, любой человек с улицы, ну, хоть вот этот, стоящий у стойки с напитками.

Я откинулся на стуле и развел руками, когда, обернувшись, он оказался Прокофьевым. Прокофьев покачал головой и усмехнулся так, как будто уличил меня в каком-то мошенничестве. Он помахал мне рукой, чтобы не кричать через головы сидящих за столами мужчин и женщин, и отвернулся к буфетчице, которая появилась в это время в дверях за стойкой. Прокофьев показал пальцем на бутылку светлого рома на полке, на уровне ее головы. Она посмотрела, скривилась — не понимала, как можно пить эту гадость. Отмерила мензуркой в два стакана, грамм, как я понял, по сто. Прокофьев еще что-то говорил буфетчице, но в общем шуме я не слышал его голоса. Буфетчица отрицательно покачала головой, засмеялась. Прокофьев с двумя стаканами подошел к столу, поставил, отодвинул стул и сел.

— Деревня, — сказал Прокофьев. — Удивилась, когда я попросил немножко льда.

— Нет у них? — спросил я.

— Откуда? Я и не рассчитывал. Ладно, — Прокофьев поднял стакан. — Море, ветер, алые паруса, хрупкие блондинки, — он сказал это весело, но в глазах у него было немного грусти. — В принципе, не так уж и плохо там, в южных морях.

— Если б не детство, — сказал я.

Ром был теплый. Его это не портило, но в такую жару было бы лучше со льдом. За окном на детской площадке, двое из одного стакана по очереди пили портвейн, жизнь их была бесхитростна и проста.

— О чем ты задумался? — спросил Прокофьев.

Я сказал ему, что жизнь тех бесхитростна и проста.

Прокофьев сказал, что заходил ко мне, вернее, взбирался и после такого подъема был сильно разочарован, но, видимо, есть справедливость на свете. У него не было ко мне никакого конкретного дела, просто так, захотелось увидеть. Я сказал, что и мне, наверное, тоже, но как-то не подумал об этом, а вообще, я собирался к хрупкой блондинке, той самой, с морем, ветром и алыми парусами, но что, может быть, нам отправиться к ней вместе?

— Была у меня одна хрупкая блондинка, — Прокофьев как-то сумрачно усмехнулся. — Она меня не поняла, — знакомым с детства движением он откинул со лба русую прядь, отпил из стакана, прищурился. Что-то было во всем этом новое, я не мог понять, что.

— Нас не поняла, — сказал я, — а может быть мы ее.

— Ты имеешь в виду ту, в голубом берете? — спросил Прокофьев.

— Кого же еще?

Прокофьев помолчал, поводил пальцем по краю стакана.

— Еду в Гальт, — сказал он.

Я просунул сквозь решетку окурок, бросил его. Подумал, сказать ли Прокофьеву...

— Она вчера дала мне пощечину, — сказал я. — Из-за Алых Парусов. Или не из-за Алых парусов, в общем, из-за царя Кандавла, — сказал я.

— Кто это?

Я рассказал ему миф.

— Не знаю, — сказал Прокофьев. — Может быть, царь Кандавл и оруженосец — одно и то же лицо. Я думаю, не важно, что тут до и что после? Просто блондинка знала, где ей оскорбиться.

Знала, где оскорбиться. Конечно. Это была фальшивая пощечина, неискренняя, она не была порывом оскорбленной невинности: Ассоль не была оскорблена. Эта пощечина была для нее просто долгом, всего лишь данью приличиям, потому что эта невинность прекрасно знает, что почем. И знает, что там, где речь идет об измене вообще, разговор не о том, что до и что после, а о возможности для нее. Здесь она сочла нужным обидеться — я это понимал. Конечно, это была не очень удачная шутка, но реакция была преждевременной, и она это понимает и понимает, что это понимаю и я. Во всяком случае, я должен не позволить ей впасть в меланхолию, иначе так и пойдет, и оно уведет меня в сторону, черт знает куда.