Людмила Гурченко - страница 2

Впрочем, Александра Прокофьевича Симонова – своего деда по материнской линии – она видела всего раз в жизни. Он был человеком очень интеллигентным, происходил из хорошей семьи и до революции был директором одной из московских гимназий. Революцию он не принял, тем более что и жена его, Татьяна Ивановна, настоящая столбовая дворянка, была настроена крайне непреклонно. «Неужто ты – Симонов! – будешь мужичонков обучать?! Не бывать этому!» – говорила она. Что поделать, тогда они и правда верили, что нужно только потерпеть, переждать, и все вернется на круги своя.

Ничего, конечно же, не вернулось, им пришлось смириться с новой властью и попытаться забыть о прошлом, но вот новая власть о них не забыла – в середине 20-х Александра Прокофьевича арестовали и выслали в Сибирь, а все его имущество конфисковали. Правда, семью не тронули, поэтому он надеялся, что сможет устроиться на новом месте, и тогда они переедут к нему.

Но жизнь повернулась иначе. В ссылке Александр Прокофьевич завел роман с другой женщиной. И хотя, как это чаще всего и бывает, он вскоре опомнился и пытался помириться с женой, та не пожелала его прощать. К тому времени их шестеро сыновей – Владимир, Сергей, Юрий, Борис, Александр и Константин – уже были достаточно взрослыми, чтобы самостоятельно работать и учиться, в помощи отца они не нуждались. Ну а две дочери – Елена и Лидия еще оставались на попечении матери.

Им тогда пришлось нелегко, ведь у Татьяны Ивановны, столбовой дворянки, супруги важного человека, конечно же, не было никакой профессии. Она воспитывалась как будущая хозяйка дома и мать семейства. Но когда ей пришлось выживать своими силами, она не опустила руки. Татьяна Ивановна с дочерьми переехала в Харьков, где ее сын Сергей работал инженером на железной дороге, сняла маленькую комнату на окраине и устроилась уборщицей на Харьковском велосипедном заводе.

Какой была Татьяна Ивановна в молодости? Какой бы она стала, не будь революции, предательства мужа, страха и разорения? Кто знает. Но тяжелая жизнь превратила ее в нелегкого человека. Честного, порядочного, но не слишком приятного – от таких пуритански строгих, расчетливых, жестких женщин все стараются держаться подальше. А уж мужчины и дети особенно.

Мать Людмилы Гурченко вспоминала, что в их доме всегда царили строгость, порядок и экономия. Даже в те времена, когда отца еще не арестовали. Детей воспитывали сурово – мать они называли на «вы», питались очень просто, одевались тоже в самую простую одежду, за любую провинность их строго наказывали… а между тем все у них было – и деликатесы, и наряды. Просто такие в семье были правила, что все лучшее приберегалось на «потом», «на вырост», ну и, конечно, на праздники, во время которых детям позволялось и нарядиться, и вкусно поесть, и, возможно, даже нарушить какие-то правила.

Это «потом» так никогда и не настало – все приберегаемое конфисковали, а Татьяна Ивановна стала работать уборщицей и содержать дочерей, Елену и Лиду, на свою крошечную зарплату… Смешно и грустно, но для девочек не так уж многое и изменилось. Их жизнь осталась такой же серой, простой и по-казарменному строгой. Вот только не стало больше праздников, в ожидании которых они жили прежде. На это денег не хватало.

А потом в серой жизни Елены Симоновой появился Марк Гурченко…

Вот именно такой была речь Марка Гавриловича Гурченко, и его дочь всегда, рассказывая о нем, с удовольствием воспроизводила его неповторимый стиль. Она считала, что без этой речи его образ будет неполным, не совсем настоящим, лишенным его живости и обаяния. Причем, на самом деле, Марк Гурченко прекрасно умел говорить на правильном русском языке и даже с московским выговором. Он иногда любил ошарашить этим знакомых, которым что-то рассказывал в своей обычной манере, а потом, пародируя своего шурина Бориса или еще кого-нибудь, вдруг выдавал фразу безо всякого диалекта, на литературном языке и даже твердо, по-русски, выговаривая букву «г». Но постоянно так говорить отказывался, предпочитая свою привычную, простонародную, живую, полную украинизмов, речь.