Людмила Гурченко - страница 5
До сих пор помню ликующий клич моего ровесника, соседа по двору, студента-политехника и ударника в институтском «инструментальном ансамбле», как тогда деликатно выражались. Он шел в каком-то трансе и всем сколько-нибудь знакомым встречным сообщал:
— Вот это актриса! Вот это да!
На Гурченко мы сразу сошлись и стали приятелями.
О ней говорили повсюду. Ее улыбка сияла на листовках-афишках в трамвае. Выставленные на подоконники первые, редкие тогда магнитофоны безостановочно пели в пространство про пять минут. «Пусть вам улыбнется, как своей знакомой, с вами вовсе не знакомый встречный паренек», — печально выводили по вечерам девичьи голоса во дворе.
Песни с экрана легко шагали в жизнь, легче, чем сейчас. Это был век музыкального кино. Еще крутились в самых больших кинотеатрах картины Григория Александрова с Любовью Орловой. Еще докручивались последние «трофейные» фильмы с «танцующими пиратами», фильмы с Франческой Гааль, поющей свое знаменитое танго, с Диной Дурбин… Только-только появились первые индийские ленты с экзотическими, странными, заунывными песнями. Только стала всеобщей любимицей аргентинка Лолита Торрес с неправдоподобно тонкой талией и низким, хрипловатым контральто — ее «Коимбру» тут же подхватила и стала петь на первых маленьких экранах первых телевизоров наша Гелена Великанова. Входили в моду чуть тяжеловесные, но неотразимо пышные австрийские ревю.
Киногероям не нужно было ни усилий, ни особых сюжетных обстоятельств, чтобы запеть. Пели, потому что пелось.
Песней выражали радость, энтузиазм и меланхолию, приход любви и ее уход.
Песня так вросла в экранную жизнь, что казалась непременной ее принадлежностью — герои словно не замечали, что пели, примерно так, как герой Мольера не замечал, что говорит прозой.
И никто не мог предположить, что век музыкального кино был уже на излете.
Еще немного — и на экраны хлынет «жизнь в ее собственных формах». На первый взгляд никак не преображенная кинокамерой — просто увиденная и запечатленная. Реальные шумы улиц заменят музыку, их звучание с экрана будет так ново и непривычно, что эти шумы покажутся слаще всякой музыки. Ритм фильмов приблизится к ритмам нашего быта. Киногерои заметят, что в жизни люди поют не так уж часто, и заговорят прозой.
Это новое кино будет настроено полемично ко всякой помпезности и торжественной декоративности. Когда Михаил Ромм задумает свой фильм «9 дней одного года», он многократно скажет в своих интервью, что собирается круто изменить всю привычную ему стилистику. И он особо оговорит, что в фильме не будет ни такта музыки.
В этом тоже слышны отзвуки той полемики.
Но это — чуть позже.
А пока, еще не ведая о грядущих катаклизмах киноистории, на экране беззаботно пела Людмила Гурченко.
Петь для нее было самым естественным занятием. И самым любимым. Она всегда, с раннего детства, пела и танцевала, сколько себя помнит. Она впитывала в себя всю музыку, которая попадалась ей на пути. А музыки было много — музыкальной была семья, музыкальным был кинематограф. И первые, самые яркие впечатления от встречи с искусством — музыкальные. Мешанина в этих впечатлениях была удивительная. Тут и «папин репертуар» — от танго «Брызги шампанского» до «Турецкого марша» Моцарта.
Папа, горняк по профессии и музыкант по призванию, играл их для гостей, а потом пятилетняя дочь его Люся пела свою коронную «песенку з чечеточкую»:
— и уже тогда ни у кого не было сомнений, что она станет актрисой.
Тут и фильмы с песнями. Мелодии, тексты, пластику — все это она хватала на лету. Ей достаточно было посидеть возле кинотеатра, где шла «Девушка моей мечты», послушать звуки, доносившиеся из зала, и готово — на следующий день стриженая девчушка в широченных шароварах лихо отбивала чечетку и с магнитофонной точностью воспроизводила звуки незнакомого языка: «Ин дер нахт из дер менш них гер аляйне…» Она действительно была актрисой от рождения — ей стоило только вообразить себя белокурой Марикой Рокк в газовом платье, и все остальное приходило само собой.