Магистральный канал - страница 42

В спешке сборов как-то все забыли о своем товарище, забыли о Мечике. И уже когда, оттолкнув лодки от берега, проплывали мимо двух памятных ольшин, Ленька вдруг вспомнил своего верного друга. Вспомнил и подозрительно заморгал глазами.

Мечик был более чуткий, чем он, Ленька. Мечик не пожалел отдать Леньке гранаты, которые мастерил два дня: старательно вырезал насечки, высверлил дырки для капсюлей. Потом выкрасил гранаты в стальной цвет, да так, что неопытный человек принял бы их за настоящие. Мечик сделал их для себя, но не пожалел отдать их ему, Леньке. Отдать навсегда. У Леньки был в кармане еще и пистолет Мечика, правда, отданный ему на время. Но что из этого? У кого другого и ржавой пули не получишь, покуда не дашь ему чего-нибудь взамен. А Мечик почти все отдал Леньке за одну только дружбу…

И почему он так поступил с этим железом? Кто его научил? Разве Мечик не знает, что Петька Гопанец потребовал исключить его из пионеров? Петька Гопанец говорил про него очень обидные и суровые слова. И Мечика чуть было не исключили. Про его позорный, бесчестный поступок написали в газете. И уже не интересуясь тем, что он делает и что думает, забыли про него. Занялись подготовкой к путешествию, и вот теперь они плывут, только без Мечика.

Прозрачные, светлые и легкие бежали под лодку бесчисленные струи воды. Ребята посменно гребли. На передней плоскодонке правил Петька Гопанец, которого теперь Ленька ненавидел. Подумаешь, нашел преступника! Давно ли сам-то он лазил в чужие сады и огороды? Однажды его даже поймали в колхозном горохе… Почти полведра зеленых стручков вытрясли у него из-за пазухи. А теперь он такой важный, солидный. И такой серьезный, озабоченный, когда поправляет на своей стриженой гладкой голове тюбетейку.

Учитель географии управлял последней лодкой. Время от времени он приподымался, чтобы посмотреть поверх низких прибрежных кустов на болото. Ребята тоже не могли удержаться, чтоб не взглянуть на то, что заинтересовало учителя.

По болоту, перепрыгивая с кочки на кочку, шли люди. Они оставляли позади себя ровную линию вешек, в конце которой Генька Шимковец разглядел хорошо знакомую фигуру Степана Никаноровича Кардымана. Инженер стоял возле теодолита и что-то кричал людям, энергично махая правой рукой.

— Что они делают? — все еще не спуская глаз со шляпы инженера, спросил Генька у учителя.

— Проводят линию магистрального канала, — повернувшись лицом к ребятам, ответил учитель географии. — Вы только внимательно присмотритесь к реке и тогда сами поймете, для чего это делается.

Река вдруг круто повернула в правую сторону. Прозрачные струи лениво и чуть приметно катились вдоль заросших камышом берегов. В глубине зеркальной поверхности реки проплывали легкие белые облака, отражалась густая синева чистого весеннего неба. Прошла первая плоскодонка, и отраженные в воде тучки заметались на поднятой легкой волне то вверх, то вниз. Вместе с волной заколыхались и топкие трясинные берега, прошитые упругими перьями густого аира, закачался лозовый куст.

Вспугнутый селезень взметнулся из-под куста и, поблескивая на солнце дымчато-сизыми перьями, полетел в сторону пущи.

Кусты стали попадаться все чаще, и уже вскоре лодки плыли по густо сомкнутому зеленому коридору. Невидимые, спрятанные в густом кустарнике птицы щебетали, посвистывали и крякали разными голосами. Здесь, охраняемые непроходимой трясиной и коварными озерками от жадного человеческого глаза, жили и гнездились утки разных пород: тяжелые кряквы, хитрые нырки, проворные чирки. С утра до вечера легкими тенями шныряли возле облитых ядовитой красной рудой корней лозняка болотные курочки, гулко ухала в островках осоки выпь. Неисчислимое множество куликов — от вертких беспокойных песчаников и до величаво-неторопливых на лету кроншнепов. Дремотно-ленивые одинокие цапли, над сонными озерками, всегда встревоженные пигалицы, жалобно перекликавшиеся днем и ночью — все они находили спасение от человека в этих болотистых, заросших лозняком, почти непроходимых дебрях. Испокон веку здесь росла и желтела, не знакомая с острой косой, дикая трава. Старый, изъеденный водой и высушенный солнцем, стебель ее крошился и в пору весенних паводков сносился в сторону пущи, а на его месте пробивался молодой упругий стебелек, чтобы вырасти и тоже уплыть вслед за первым. И только зимою, когда мороз сковывал землю, добирались сюда люди, в изумлении разглядывая каждый куст, прибитую к земле сырыми осенними ветрами траву.