Магистральный канал - страница 52

— То же самое, железо, — уверенно ответил Генька. — Этот кусок дерева потому такой тяжелый и черный, что он насыщен железной рудой. Кто знает, может, в этом болоте миллионы, если не миллиарды тонн этой руды. Самой лучшей руды.

Генька весь загорелся от такой мысли. Ребята пристально стали вглядываться в дно заводи, которое столько лет хранило тайну и теперь, в связи со строительством магистрального канала, вынуждено раскрыть ее людям.

— И вот тогда, продолжал Генька, — тогда мы построим рядом с нашим колхозом домны, мартены. Будем выплавлять чугун и сталь. Вокруг завода целый город вырастет… Электричество, асфальтированные улицы, театры…

— Садитесь в лодки! — прервал размечтавшегося Геньку голос учителя. — Наша экспедиция возвращается домой. Возвращается с замечательными успехами. Знаете, товарищи, как называется этот ценный клад, который мы с вами здесь нашли?

— Не-ет… — ответил Мечик.

— Мы нашли мореный дуб. Слышите, мореный дуб. За него колхозу дадут большие деньги. Десятки тысяч рублей. Вы представляете, что можно сделать на эти деньги в колхозе? Можно построить свою электростанцию, создать прекрасную библиотеку. Если только этот дуб умело обработать, умело сохранить. Его распилят на тонкие доски, из него будут делать дорогую и красивую мебель. Мебель самую прочную, блестящую, как отполированная слоновая кость… Если же это дерево сразу вытащить из воды на солнце, на ветер — оно за неделю истлеет, рассыплется и превратится в труху от первого прикосновения. Нам надо спешить домой. Сегодня Захар Петрович позвонит в город, скажет о нашей находке, и оттуда пришлют к нам специалиста. Богатый мы, товарищи, нашли клад. Редкий клад. Дорогой. Теперь будет у нас свое звуковое кино.

Мечику явно не понравилось последнее предложение учителя. Он, как известно, больше всего любил военное дело и потому безапелляционно заявил:

— За эти колоды мы купим гидроплан.

Прошло еще три дня.

В районе только и жили делами магистрального канала. Первый секретарь райкома партии перебрался из города в «Зеленый Берег». Кузнец Устин закрыл кузницу на замок и приказал своим «хлопцам» тащить походный горн на болото. На протяжении всего дня пустовали деревни вдоль магистрального. Вдруг не стало покупателей в магазинах. Тогда кооператоры спешно начали грузить товары на полуторатонки, на подводы и везли на болото…

Митька Попок тоже изменил свой почтовый маршрут. Наполненная газетами и письмами, его сумка мелькала меж кустов то возле одной, то возле другой бригады. Но теперь уже не было охотников разговаривать с ним по получасу…

Первый в районе начал осушку «Зеленый Берег». Утром вышли с лопатами сто пятьдесят человек. В полдень их было двести пятьдесят: подошли женщины из полевых бригад, работницы ферм. На другой день на болоте работало уже триста человек.

За «Зеленым Берегом» приступили к работе «Шумные Липники», «Большие Подволоки», «Новая Заря» и другие колхозы. Две тысячи человек двинулись на трассу магистрального. На следующий день вышло три тысячи восемьсот. На третий день их было пять тысяч.

Корреспондент Бас, которого потрясло это небывалое наступление на болото, едва успевал побеседовать лишь с теми, кто взял на себя обязательство выполнять наибольшую норму. Вместо идеально выглаженного бостонового костюма на нем был потертый суконный пиджачок явно с чужого плеча и посконные, засученные до колен штаны. Желтые скороходовские туфли также остались где-то на квартире… Приблизительно так же были одеты и фоторепортер Коган, и секретарь райкома Миклуш. Один инженер Кардыман оставался в своих неизменных болотных сапогах с голенищами выше колен и в обычной своей шляпе.

Все они — и корреспондент, и фоторепортер, и секретарь райкома, возле которого часто оказывался Захар Петрович, изо дня в день следили за работой Ивана Сороки.

И в первый и на второй день Иван Сорока удивлял своим мастерством всех колхозников. Как только заходило солнце, люди вылезали из котлована и спешили к старому, бывалому землекопу. Одна за другой вспыхивали в вечерних влажных сумерках папиросы. Бородачи, женщины, подростки стояли торжественно и молча, с уважением смотрели то на Ивана Сороку, то на вывернутое им черное чрево болота. Трудно было поверить, что эту огромную траншею вырыла не землечерпалка, не стальной ковш экскаватора, а всего только один человек, такой, казалось, неприметный. Иван Сорока тем временем садился на покрытую мягким мхом кочку и неторопливо сворачивал цигарку. Он еще не чувствовал усталости, которая, казалось, должна была его сразу свалить после такой напряженной работы. В эту минуту старый землекоп еще не знал, что причиной его бодрости является большое товарищеское внимание к его работе, к его мастерству. Когда он трудился в своем небольшом единоличном хозяйстве, на него никто не обращал внимания, никто не стоял, удивленный и взволнованный, как теперь. Тогда, в единоличном хозяйстве, хоть ты гору сверни — никто не взглянет, каждый занят лишь своими собственными заботами. Тогда, наоборот, кое-кто даже радовался, если у тебя что-нибудь не получалось.