Макорин жених - страница 14
Егор расправил усы рукавицей.
— Чего мне шалеть! Взял да и поехал, не привязанный. Садись, тебя подвезу. Дома-то баба ждет, небось…
— Баба! Я тебе покажу бабу. Заворачивай оглобли!
Синяков ухватил Рыжка под уздцы. Меринок шарахнулся, заплясал. Егор натянул вожжи.
— Отпусти-ка, Федор, подобру-поздорову, без греха…
Рыжко тряхнул головой, вырвался, оглоблей отбросил Синякова в сторону. Егор оглянулся, помахал рукой. Синяков даже побагровел от обиды.
— Ишь ты какой…
«Вот я какой! Сам себе хозяин, никому не должен, ничем не связан, — думал Егор, прислушиваясь к скрипу саней. — И Синяков мне не указ. Кланяться не буду, укора не снесу. Захочу — уеду, не захочу — останусь… Нечего ему, Федюне, за мою оглоблю хвататься. А то, пожалуй, поддайся им… Тут Синяков тобой командует, а там отставной псаломщик носом крутит. На меня он, Харламко, горб ломает, извелся совсем человек, одна тень осталась… шире печи. Пущай он на меня не работает, не пропаду как-нибудь, прокормлюсь… Смех и грех, с Харламком поссорился, с Синяковым погрубиянничал… Чего такое со мной делается, неуж я эдакой неуживчивый?..»
Трухтит Рыжко неспешной рысцой, на ходу подхватывает мягкий снег языком, почуяв слабину вожжей, оглядывается на хозяина, будто хочет удостовериться, что тот не потерялся, свалясь с дровен. Егор забыл все, охваченный думами. Вот Макора. Лежит к этой девке Егорово сердце, люба она и всем выдалась. Да не ладится отчего-то у парня с нею. Не отталкивает, не избегает, а к сердцу не подпускает. Как к ней подступиться, не приложишь ума.
Небольшой угорчик на дороге. Озорно взмахнув хвостом, Рыжко пустился в галоп. На повороте сани раскатило, и Егор очутился в пухлом сугробе. Чертыхаясь, он с трудом встал, весь облепленный снегом. Бросился вдогонку за меринком. А Рыжко под угором стоял, как вкопанный, и смотрел на приближающегося хозяина, смиренно мотая головой. Егору показалось, что он с хитрецой ухмыляется.
— Ах ты, шут рыжий!
Он беззлобно хлопнул вожжой меринка.
Глава четвертая
ПЛАТОНИДИНО УГОЩЕНИЕ
— Егорушко, зайди-ко…
На крыльце стоит Платонида с постно-ласковым лицом, в черном полушалке, повязанном по-монашески, плоская и прямая, как доска.
— Зайди-ко, Егорушко, на часок, на минуточку, для доброго словечка, для тихого уговору.
Бережной мельком глянул на нее, распрягая Рыжка, промолчал. Платонида не отступалась.
— Не без дела зову, Егорушко. Ефим Маркович тебя ждет.
И верно, в закуржевелом окне показалась Ефимова голова, сверкнул белый глаз, и в раму застучал согнутый палец.
— Вот он и сам. Чуешь, Егорушко? Приходи-кось…
Егор повесил хомут на деревянную спицу под навесом, туда же поставил дугу, буркнул неохотно:
— Зайду, зайду. Не студись, Платонида, ишь поземка вьет…
Платонида поджала губы, сделала умильно-кроткое лицо.
— Мы привычные, божьи ветерочки нам не страшны, берегут андели-хранители от стужи и от нужи…
Егору не хотелось идти к Платонидиному зятю Ефиму Марковичу, не лежало у него сердце к этому тихому и смиренному дальнему родственнику, да как не зайдешь, если зовет, дело соседское. В Платонидиной избе Егора обдало кислым духом с примесью запаха перегорелого лампадного масла. Перед божницей теплилась лампадка. Егор положил шапку на брус полатей. Платонида отметила: не перекрестился.
— Садись на лавку, к столу поближе, задвигайся-ко, гостем будешь…
Ефим Маркович отодвинул от стены стол с широкой, цветасто размалеванной столешницей, поставил на ее средину ендову, до краев наполненную пенным пивом. Платонида принесла две медные стопки, изукрашенные финифтью, такие объемистые, что в каждую войдет по доброму ковшу. На деревянную тарель водрузила рыбный пирог со срезанной верхней коркой. Жирный бок запеченной в пироге палтусины поблескивал столь аппетитно, что Егор отвел глаза. Ефим Маркович разлил по стопкам пиво, причмокнул, глянув на Егора глазами, белыми, как молоко.
— Принимай-ко, благословясь. С дороги-то не худо попробовать Платонидиного пивишка.
Черное, как сусло, пиво шипело, и пенные колпаки, будто шапки набекрень, нависли над краями стопок.
— Принимай-ко…
Осушив стопку, Егор закусил пирожной корочкой, румяной, похрустывающей на зубах, пропитанной рыбьей солоноватостью. Платонида принялась его потчевать.