Максим из Кольцовки - страница 10
К обеду следующего дня добрался до Чебоксар. Город стоит на высоком берегу Волги и, словно в зеркало, смотрится в ее воды. Такой большой город он видел впервые. Пристань была людная. Ожидавшие парохода сидели здесь по нескольку дней. Максим залюбовался Волгой: широкая, быстротечная, окаймленная крутыми берегами, она дышала безграничным привольем…
Загудел пароход. Максим встрепенулся, вспомнив, что пришел не рекой любоваться. Ему повезло: через несколько минут на Казань отходил буксирный пароход с пассажирами на барже.
Максим бросился по шаткой, перекинутой с берега на баржу, широкой доске. Пароход, еще раз прогудев, отвалил.
На барже было тесно. Перешагивая через узлы, котомки, канаты, Максим пробрался на корму, к самому борту, откуда были видны и проплывающие зеленые берега, и встречные пароходы. Пристроился возле двух мужиков, сидевших у своих котомок. Один был с седой бородой и очень черными густыми бровями, второй — молодой парень с голубыми глазами, с темными, едва намечающимися усиками. Возле котомок лежала гармонь, новая, с белыми кнопками. Мужики ели длинные перья зеленого лука с хлебом, обильно сдабривая солью.
— Далеко ли, молодец, путь держишь? — спросил старший окающим волжским говорком.
— В Казань, учиться.
— Чему учиться, если не секрет?
— Пению, я в церкви пел.
— Пе-е-ни-ю? — переспросил мужик. — Говоришь, в церкви пел? Тогда пытайся, может быть, в духовную семинарию тебя примут, там хорошими голосами интересуются. А пока прочисть-ка горло лучком, — весело предложил он, протягивая кусок ржаного хлеба и пучок зеленого лука.
Максим заметил, что старика знают многие пассажиры. Одни приветствовали его издалека, другие спрашивали о здоровье, куда путь держит, говорили все с большим уважением.
Парень объяснил Максиму, что старик, его попутчик, — известный по всей Волге сказитель:
— Песни сам складывает и поет!
— Вот бы послушать! — загорелся Максим.
— Попроси получше, может быть, и споет, — посоветовал парень.
Максим стал просить сказителя, к нему присоединились сидевшие поблизости пассажиры.
— Ладно! — согласился тот. — Играй, Вася, «Сказ про великую реку Волгу-матушку!»
«Про тебя, река моя, песня сложена…» — начал он проникновенным тенором, вначале очень сдержанно, но с каждой новой фразой все больше и больше воодушевляясь.
Старик пел — и перед Максимом вставали изумительные картины. Словно вот тут, перед его глазами, проплывали сказочные корабли с шелковыми парусами, золотыми мачтами, и стояли на них богатыри с мечами и копьями, а среди них справедливый атаман Степан Разин…
Народ потихоньку стал перебираться на корму, слышались вздохи, восклицания.
Когда старик замолчал, все принялись его благодарить, а он только улыбался.
— Теперь твой черед, — обратился он к Максиму.
— А? — словно проснулся тот. — Вот так бы весь день и слушал…
Старик засмеялся, но веселья в этом смехе почему-то не было.
Решившись, Максим придвинулся поближе к гармонисту и запел. Увлеченная его песней, зарыдала гармонь. Песня, которую пел мягкий грудной голос, будто живая и крылатая, летела над волжскими просторами, поднимаясь все выше и выше, под освещенные солнцем облака.
К Казани пароход подошел на рассвете. Максим не отрывал глаз от видневшегося в туманной дали города. Что ждет его там? Нет, лучше не думать!
— Ну, прощай, соловей залетный! Что ж тебе на память-то оставить?
Старик пошарил по карманам, но ничего не нашел.
Тогда не спеша он снял с шеи крест на толстой цепочке и надел его на Максима.
— Помни Анисима-сказителя и наказ его помни: иди в артисты!
Два дня Максим ходил по городу, не зная, что предпринять. Город ошеломил его, он куда больше, чем Чебоксары: кремль, монастыри, множество церквей с гулкими многоголосыми колоколами, большие каменные дома, улицы и тротуары залиты асфальтом. Приковывали внимание не виданные ранее одежды людей, муллы с белыми чалмами на головах, экипажи, запряженные парами красивых, сытых коней… Все это не радовало, а пугало.
Бродя по улице, он видел нищих, бездомных, оборванцев. Однако к ночи они все куда-то исчезали, и Максим оставался один.