Малая Бронная - страница 35

— Ты это сама? Или кто из соседей подкинул?

Аля обиженно молчала. Он прошел к другим сверловщикам, вернулся, сдвинул кепчонку на затылок:

— Ну, ты даешь прикурить фрицам! В трубу их… Две нормы, не меньше. Я послежу за тобой, а то и вправду без руки останешься, — вместо благодарности пригрозил Мухин.

Шла домой, еле передвигая одеревеневшие ноги. Боль в кистях и левой лопатке. Перетрудила. Это ничего, привыкать легче, чем отвыкать. И тут опять вспомнила о Диме. А если на фронт? Ой, нехорошо. На остановке ждал челночка Мухин.

— Товарищ мастер…

— А, дорогая ударница… Вот за месяц в баньку выбрался, люблю с веничком, это тебе не душ — пустая водица, а парок. И к старухе забегу, уже и забыл, сколько рябин у ней на личности…

— Скажите, а Диму на фронт берут?

— Кто ж его, золотого, отпустит? В эвакуацию. Иль с ним собралась? — И хитро прищурился, собрав тонкие морщинки на висках и у бледных губ. — Да это не завтра, договоритесь.

— Что вы! — только и выговорила Аля, и он огорченно отвернулся.

У Али отлегло от сердца. Эвакуация… неохотно туда едут многие, но там безопасно.

Доехали уже на «Дзержинскую», и вот тебе — воздушная тревога. Трамвай встал, все бросились в метро.

Аля же деловито пошагала вниз, к Большому театру, считая количество взвывов сирены. Только досчитала до пяти, как ей преградили путь старик с девушкой. Девушка тут же побежала за свернувшим к Малому театру пареньком, а старик, поправляя противогазную сумку на неловко поднятом плече, явно не привык еще к противогазу, убеждал:

— В убежище, прошу, в убежище…

— А я тут недалеко… дежурю, — и Аля понеслась мимо него.

Так и бежала в качестве дежурной, которой недалеко. Верили. Может, потому, что она действительно старалась попасть на дежурство?

Улица Горького совершенно пуста. Люди в убежищах, транспорт свернул в боковые улицы. Такая широченная, вся на виду, а смотреть нечего, мешки с песком, мешки, мешки… целыми горами, а кое-где покрашенная в зеленое фанера, значит, выбиты стекла при налете.

А бывало, тут тьма народа. Вечерами светлей улицы Горького места в Москве не было. Особенно зимой. Везде просто улицы, а эта сплошной праздник. Идут по улице Горького нарядные, веселые: мужчины в шляпах и меховых шапках, а уж женщины… фетровые ботики, беличьи шубки, и потоки дивных запахов: «Белая сирень», «Красная Москва», «Сказка о рыбаке и рыбке»… Таких модниц мрачная Глаша окрестила «безработными», а Маша с хохотом поясняла:

— Они ж не работают, сидят у мужей на шеях!..

А у Филиппова, хотя давно не было не только Филиппова, но и дома, в котором помещалась когда-то его булочная, продавались хрустящие французские булочки, душистые крендели, немного тягучие, вкусные! Нет! Об этом не надо. Булочек, конечно, теперь нет, но хлеба им с мамой хватает: ее, Алины, восемьсот рабочих граммов да пятьсот маминых, служащих. Не голодные.

Хотела от памятника Пушкину перебежать через дорогу к Большой Бронной и по ней домой, но тут одновременно закапал дождь и дали отбой. Высыпали люди, заурчали моторы, с грохотом пошли танки. А Аля стояла и смотрела, как дождик смывал с головы Пушкина, с его крылатки, с цветов у постамента пыль. Странно, она не могла вспомнить, когда был дождь в это лето? Спешка, круговерть, усталость замотали, вместо прогнозов погоды теперь были налеты фашистов.

Почувствовав холодок прилипшего к спине платья, глянула еще раз на заблестевший памятник. Пушкин вроде бы и не такой уж печальный… Бежала по Тверскому, жадно вбирая свежий запах омытой дождем листвы и отсыревших дорожек.

Во дворе кучкой стояли женщины, как шли из убежища, так и остановились под кленами. Увидев Алю, мама просияла и тут же возмутилась:

— Утром бомбить приноравливаются, мало им ночи! — Подумав, заключила: — Это они после налета наших на Берлин мстят.

— Не понравилось? — и кругленькая Зина сердито нахмурилась: — Мало им всыпали!

— Да, но… и там дети… — сказала мама тихо.

— А у нас чурки? Два месяца вздохнуть не дают! — кипятилась Зина.

— Два месяца… как вечность. — Вера Петровна покачивала завернутого в плед Пашутку. — Мужчина в убежище сказал, Гомель сдали и под Ленинградом тяжело… Анастасия Павловна, Муза-то на фронт ушла.