Мальчик из Холмогор - страница 11

— И китов ловили?

— Случалось.

— А мне не пришлось, — сказал Миша и вздохнул.

— Что ж! — утешил Михайло Васильевич. — Твоё время ещё не ушло.

— Где уж там! Теперь я наукам буду обучаться. Теперь уже некогда будет. Я учиться очень люблю.

— Любишь? А много уже знаешь?

Миша раскраснелся и, стоя у Михайла Васильевича меж колен, начал перечислять свои знания:

— Читать, и писать, и считать, и стихи говорить.

— Дай-ка сюда те две книги толстые в кожаных переплётах. Вон на той полке.

Миша влез на табурет и достал книги. Михайло Васильевич полистал одну из них и протянул Мише:

— А ну-ка, прочитай, что тут написано.

Миша внятно прочёл:

— «Арифметика — практика или деятельная. Что есть арифметика? Арифметика, или числительница…»

— Хорошо читаешь, — прервал Михайло Васильевич. — Переверни несколько страничек и прочти задачу.

Миша прочёл:

— «Послан человек с Москвы на Вологду, и велено ему в хождении своём совершать на всякий день сорок вёрст. Потом другой человек в другой день послан вслед его, и велено ему идти на день по сорок пять вёрст, и ведательно есть, в коликий день настигнет второй первого?»

Миша начал шептать:

— Он его нагоняет каждый день по пять вёрст. Он его нагонит… Он нагонит его на… сорок разделить на пять… на восьмой день вечером.

— Правильно, — сказал Михайло Васильевич, взял книгу из Мишиных рук и закрыл её.

— Что ж вы мало спрашиваете? Я бы и другую книжку почитал.

— Ой ли? — ответил Михайло Васильевич и чуть улыбнулся. — Ну, почитай.

Миша раскрыл книгу и прочёл:

— «Речь хитрость добро глаголали».

— Что это значит? — спросил Михайло Васильевич.

— Я подумаю, — ответил Миша и стал думать, но, сколько ни старался, не мог понять, о чём говорится: про речь ли, про добро или про хитрость.

— Я тебе помогу, — сказал Михайло Васильевич. — «Добро» — значит «хорошо», «правильно», «хитрость» — значит «умение».

— Всё равно не пойму.

— Ты не смущайся, — сказал Михайло Васильевич. — Книга эта написана очень давно. С тех пор многие слова устарели, так что и непонятны стали. В грамматике, по которой ты будешь учиться, я написал: «Слово дано для того, чтобы сообщать свои мысли другим». Это тебе понятно?

Миша кивнул головой.

Михайло Васильевич провёл ладонью по истёртым переплётам и сказал:

— Арифметика Магницкого и грамматика Смотрицкого — врата моей учёности. С ними я когда-то пришёл в Москву…

Вдруг дверь отворилась, и на пороге показался Иван Макарович. Он выглядел как в дни самой суровой непогоды, когда крутила метель и лошади отказывались ступать дальше, — был красен, растрёпан, с расстёгнутым воротом.

Увидев Мишу, он только сказал:

— А, ты здесь! — Повернувшись к Михайлу Васильевичу, низко поклонился и заговорил: — А я пришёл каяться, что потерял его. Весь город обыскал, думал — в уме помешаюсь. Как после такого несчастья людям на глаза показаться? Уж сюда шёл, ни на что не надеялся, лишь бы совесть облегчить.

— Иван Макарович! Виноват! — воскликнул Миша. — Никогда больше не уйду без спроса.

— Да и не придётся уходить, наши с тобой дела кончены. Нашёлся — и хорошо! — Иван Макарович был очень сердит.

— Прости его, Иван Макарович! — попросил Михайло Васильевич.

Миша, поклонившись в ноги, повторил:

— Прости меня!

— Уж так и быть, — сказал Иван Макарович. — Мне что? Теперь моё дело сторона.

Ивана Макаровича оставили обедать, и за столом он рассказывал, как искал Мишу, а Мишу заставили рассказать, как он искал Ивана Макаровича, а попал в Дом на Мойке. Все так смеялись, что Матрёша уронила глиняный кофейник, из которого разливала послеобеденный кофей. Кофейник разбился вдребезги.

— Что ж, будем пить пиво, — сказал Михайло Васильевич.

Все обрадовались, а Елизавета Андреевна с обеими девушками встала и ушла.

— Что же ты к нам не пришёл? — спросил Мишу Матвей Васильев. — Мы тебя ждали.

— Я не знал, куда идти.

— Вот ты какой! — сказал Матвей. — В Петербурге не потерялся, а здесь, в доме, не знал, куда идти? Полтавскую баталию видел? А мозаичная мастерская рядом. Приходи.

На другое утро Михайло Васильевич тотчас после завтрака уехал в адмиралтейство. А Мише Елизавета Андреевна строго приказала никуда не отлучаться: придёт портной снимать с него мерку для новой, городской одежды.