Мальчик Одуванчик и три ключика - страница 14

стр.

Вбежав на кухню, он крикнул:

— Бабушка! Бабушка! Четыре миллиона… тысяч… восемьсот! Вот сколько я бы успел разбить чашек, бабушка! Это много! Это была бы гора до самой луны!

— Полуночник! — сердито сказала бабушка. — Синий, замёрз — сосулька несчастная.

Она раздела его, докрасна растёрла полотенцем, а потом уложила в постель и дала чашку горячего какао.

— Пей, несчастье моё!..

Володя пил и думал: «Вот я какой! Сколько у меня имён: и Володя, и Люди добрые, и Негодник, и Невозможный мальчик, Сосулька несчастная, и ещё Воробей. И как долго я живу! И сколько чашек я бы успел разбить. Целую гору — до луны… Долго я живу. Но это ничего — жить мне не надоело».

Он заснул. Ему снились корабль под зелёным парусом, чайное море и Длинный человек.

…С тех пор Володя часто забирался на забор по сухому колючему дереву и становился великаном. Это ему нравилось.

Он сам себе рассказывал великанские сказки.

Сидел на заборе и поджидал Длинного человека… Тот жил не в их доме, но приходил почти каждый вечер. Он снимал Володю с забора и рассказывал ему разные истории.

Истории были интересные. Про зверей. У дяди Алёши было очень много знакомых зверей. Даже один знакомый слон. И не в зоопарке, а в самой настоящей Жаркой стране. Знакомые попугаи, страусы, розовые пеликаны, собаки, кошки, мыши.

А потом слышался от ворот частый топот каблучков по асфальту: тук-тук-тук… Это возвращалась после работы тётя Вера из соседней квартиры. Длинный человек сразу переставал рассказывать, а когда тётя Вера подходила ближе, говорил ей:

— Верочка, я к тебе! Можно?

И голос у него был не весёлый, а жалобный.

Тётя Вера чаще всего не отвечала, а только пожимала плечами.

И он шёл за ней ссутулившись.

А тётя Вера шагала, гордо откинув голову, не оглядываясь.

Володя её не любил, хотя она была красивая.

Однажды вечером Володя слез с забора. Хватился, а шапки на голове нет. Поглядел — шапка зацепилась за сук: висит и качается.

Володя собирался снова влезть на дерево, когда подошёл Длинный человек.

— Здравствуй, воробей!

— Здравствуйте, дядя Алёша.

Шапка покачивалась — новенькая, меховая, как пушистая почка вербы.

— Ты попроси дерево, оно и отдаст шапку, — посоветовал дядя Алёша.

— Дерево, дерево, отдай шапку! — сказал Володя. Дерево качалось на ветру, тихонько шумело ветвями, но шапки не отдавало.

— Оно говорит: «Ты попроси по-настоящему», — сказал дядя Алёша. — А то «дерево, дерево»! Ведь тебя не зовут просто — мальчик.

— Нет, меня зовут Володя, Полуночник, Несчастье моё и ещё…

— И ещё Воробей… и ещё Великан.

— Великаном меня тоже зовут? — с сомнением спросил Володя.

— Зовут… Иногда…

— Настоящим великаном?

Длинный человек не ответил. Он протянул руку и достал Володину шапку. Потом сказал:

— И дерево тоже надо называть по имени: верба, тополь, берёза, осина.

— А как имя этого дерева? — тихо спросил Володя.

— Хм… Я и сам не знаю, — сказал дядя Алёша. — Я хожу сюда уже три года — да, целых три года! — но никогда не видел на нём ни единого листочка. Должно быть, оно и само забыло своё имя. Оно сухое, мёртвое.

— Совсем-совсем мёртвое? — испуганно спросил Володя.

— Нет… Я думаю, не совсем. Видишь, просто кругом чертополох, кустарник. Придёт весна, мы с тобой окопаем его, будем поливать. Оно и оживёт… Может быть. Иногда деревья умирают, а потом оживают.

— И люди тоже? — спросил Володя. — Иногда?

Длинный человек молчал. Послышался стук каблучков, подошла тётя Вера. И он ушёл вслед за ней.

А Володя вернулся домой.

Он достал из-под шкафа Редисочного человечка, чтобы поговорить с ним.

У Редисочного человека было красное лицо, длинная белая борода, спичечная шея, куртка из красного пластилина с пуговицами из серебряной бумаги, а на спичечных ногах чёрные пластилиновые сапоги. Раньше лицо у него было красивое, круглое, а теперь стало маленьким, морщинистым. Он всё время улыбался себе в бороду. Глаза у него были узенькие, тоже все в морщинках.

Володя рассказал Редисочному человечку о дереве, которое забыло своё имя; он ему всё рассказывал.

Тот стоял, расставив ноги в чёрных сапогах, улыбался в бороду и поглядывал на свои серебряные пуговицы так, будто красивее этих пуговиц ничего нет на свете.