Мальчик с Антильских островов - страница 10

Мы расходимся, каждый к своему дому, и ждем.

Уже проехали верхом на мулах злые погонщики, размахивая кнутами и громко ругаясь.

Съежившись на пороге хижины, я изнываю от тоски и дурных предчувствий.

Как мрачен вечер: тропинки тонут во тьме, крыши хижин посинели, отяжелевшие листья кокосовых пальм обвисли; и длинная вереница измученных непосильной работой мужчин и женщин выползает из тьмы сахарных плантаций, как процессия духов, направляющаяся на страшный шабаш!..

Я с ужасом жду появления одного из этих духов, возвращение которого не сулит мне ничего хорошего.

— Что с тобой? Устал бегать по владениям беке? — спрашивает мама Тина.

Когда она начинает с таких вопросов, дело обычно кончается плохо.

Я сразу теряюсь и невольно роняю пучок травы на пол, забыв про советы Тортиллы.

— Эй! А что ты делал в полдень на дороге в Тренель? — продолжает мама Тина.

Я не ожидал такого вопроса и молчу.

Кто мог предположить, что ей все уже известно?

Опустив голову, я переминаюсь с ноги на ногу.

Привычным жестом мама Тина прислоняет мотыгу к стенке, ставит на землю бамбуковую корзинку.

— Ну-ка, встань передо мной, я на тебя погляжу! — говорит она мне.

Медленно, с виноватым видом я встаю, впившись в землю пальцами ног, не зная, куда девать руки.

— Ну да! — кричит мама Тина. — В какой вид привел ты рубашку, которую я на тебя надела утром. И коленки у тебя ободраны, как у старого мула, и в голове соломы больше, чем в клетке зверинца!

Я замираю на месте так, что у меня начинают ныть суставы.

— Значит, ты был среди тех, кто бежал за повозкой? И кричал на быков нехорошими словами?

Я не отвечал. Да она и не ждала от меня ответа. Это были не вопросы, а обвинения.

— Так вот! — объявила она. — Ты так и будешь ходить рваным. Мне некогда зашивать тебе рубашку.

Так обошлось дело с набегом на Тренель, о котором мама Тина, наверное, узнала от возчика.

Но вместо того чтобы почувствовать облегчение, я продолжаю трепетать.

Мне бы хотелось самому завести разговор о разбитой миске, но я никак не наберусь храбрости соврать, как мне советовала Тортилла.

Тут, вместо того чтобы расположиться снаружи и закурить трубку, мама Тина входит в хижину.

— И ты разбил миску! — кричит она.

Мой разум мутнеет от страха. Чтобы не потерять равновесия, я напрягаюсь так, что у меня трещат кости.

— А? — говорит мама Тина, подходя ко мне. — Поди-ка сюда, скажи мне, как ты умудрился разбить миску? — Она хватает меня за руку.

Я продолжаю молчать, глядя на осколки миски потухшим взором.

— Что ты делал?

Мне кажется, что это самый подходящий момент, чтобы соврать по совету Тортиллы, но у меня свело челюсти. Даже палкой из меня не выбьешь ни звука.

— Господи! — восклицает мама Тина. — Что здесь происходило? — И снова обращается ко мне: — Что с тобой случилось? Что ты искал?

Я молча стою посередине комнаты, куда она меня втащила, и, опустив голову, гляжу в землю.

— Э-бе! Э-бе! — охает мама Тина, качая головой при виде беспорядка в передней комнате…

— Э-бе! Э-бе! — раздается из внутренней комнаты. — Моя постель перерыта, как грядка иньяма. Можно подумать, что здесь было землетрясение!

Наконец выйдя из задней комнаты, она строго приказывает мне:

— Приготовься к покаянию!

Я машинально падаю на колени.

Мама Тина возвращается в спальню, продолжая бушевать:

— Зачем этому негоднику понадобилось копаться в моих вещах?

Рытвины пола больно впиваются в мои колени, но я так внимательно слежу за развитием гнева мамы Тины, с ужасом ожидая момента, когда она набросится на меня и начнет колотить первым попавшимся предметом, что почти ничего не чувствую и, несмотря на страх, который меня снедает, стоически продолжаю стоять на коленях посередине хижины.

Вдруг мама Тина замолкает, и, не видя и не слыша ее, я уже не знаю, чего от нее ждать.

Я впадаю в панику.

Это ужасное молчание усиливает мое смятение, мир меркнет вокруг меня. Я подозреваю, что мама Тина ищет веник или веревку, чтобы выпороть меня.

Мне хочется начать вопить заранее.

Из глубины спальни раздраженный голос спрашивает:

— А! Ты искал сахар? Вот что ты искал!

Не успел я заметить, что мама Тина вышла из спальни, как ее рука, жесткая, словно ком засохшей земли, уже бьет меня по лицу.