Маленькая хня - страница 12
Телохранителей не было. Ни внутри Маузоллия, ни снаружи. Таким образом, Ленин покинул свое убежище никем не замеченным. Это была хорошая примета, и Ленин се оценил: обычно, когда он шел на зов, розовощекие нубийцы-охранники вмешивались и каркали под руку — хоть и невнятно, но тревожно. Ленину приходилось всякий раз исхитряться, чтобы перейти на второй уровень, откуда его почти всегда возвращали назад. Но теперь переход был легок и светел — совсем как то пророческое стихотворение, написанное в день, когда была разбита ГОЛУБАЯ ЧАШКА.
Мама и старший брат Алек Зандер набили Вована за посуду, но похвалили за стихи. В тот день, собственно, и родился великий русский писатель-драматург Владимир Ульянов, известный советским и зарубежным читателям под псевдонимом Ленин. И если бы не Фанька, это сумасбродная австровенгерка, косящая под Лилю Брик в своей невыносимой любви ко всему непонятному, не перепутала в антракте последовательность дальнейших действий и настояла на своем, все сложилось бы совсем иначе.
С Фанькой тогда вышло гаже некуда. Об этой конченной романтической дуре хочется слагать блюзы, но выходит лишь рэп, причем рэп разнузданно-аритмичный, бессовестный в своей замысловатости, рэп, лишенный простых предложений без однородных членов, рэп, жаждущий деепричастных оборотов и обильных выделений в статусе прилагательных. В общем, ужас один, а не баба была эта Фанька.
Ленин ее не любил, как бы ни врал Э. Э. Радзиньски — у Ленина была тяга к другой женщине, но не было выхода. Бросить Фаньку он не мог по банальному, обыденному до неприличия резону: те самые оракулы, что предсказали когда-то появление в небе нужной звезды, напророчили Вольдемару кончину от Фанькиной руки, а роковые женщины возбуждают писателей-драматургов невероятно. Как бы пошло это ни звучало, но факт есть факт: Фанька была музой Ленина…
А музу как прогонишь?
Чувствуя, как непоправимо смешались в его голове сведения о мироздании, кутаясь в парадный саван с магическим символом на груди, Ленин пересек Красную Площадку и поравнялся с киппадокийским блаженцем Василием, лубочные купола которого поддерживали спешно светлеющее небо. Народу на Площадке почти не было. «Уезжать надо отсюда», — в который раз подумал Ленин и машинально сотворил намаз на контрфорс православной кирхи. Над безлюдным городом поднималась одинокая, невероятно крупная звезда. «Как ей имя?» — затосковал Ленин, но вспомнить так и не смог. «Назову тебя Маузоллий», — решил он.
В тот же момент центральная городская площадь заполнилась людьми, а на противоположной оконечности страны, в ее правом нижнем углу, в небольшом губернском городишке Владивостоке произошла пересменка ди-джеев радио Fine,
Москва, большая, шумная и до невозможности родная, дразнила новыми мостами, вечерними подсветками и дорогими людьми. Но человеку с температурой не хочется мостов и иллюминации. Все воспринимается им как скрин-cэйвер с аквариумом — человек хочет стать гурами и уплыть к чертовой матери в правый нижний угол. Потом все прошло, но главное, из-за чего я прилетела в Москву, так и не было мной выполнено. Правда, не по моей вине. Откуда я могла тогда знать, что Ленин, не дождавшись меня — я все время откладывала дату приезда — снимет все свои накопления со спецсчета и сам приедет к нам с Кербером во Владик? Разумеется, ему помогли: табличку со стебным текстом «Доступ к телу Ленина временно прекращен» сам он сочинить не мог. Не того сорта драматург, хотя и великий.
В общем, мы разминулись, и этот персонаж, о котором история литературы и кинематографии сохранила так много псевдовоспоминаний псевдосовременников, что он едва не превратился в легенду, чуть было реально не подставил меня перед Кербером. Но я этого еще не знала. Я просто — по какому-то наитию — купила билет до Владивостока и плейер, чтобы пережить взлет: все нормальные люди боятся лобовых столкновений с транспортным средством Захарова Андреича.