Маленькая леди в большом городе - страница 33
– Что ж, если обрекаешь себя на дискомфорт, я кое-что тебе дам, – сказала Аллегра
протягивая руку к сумке.
– Аллегра… – строго произнесла мама.
– Это совершенно безвредно, – заявила Аллегра, бросая мне коричневый пузырек.
– Что это?
Надписи на этикетке были на шведском.
– «Мелатонин». Помогает уснуть в полете. Проглоти штучки две, запей красным вином и вмиг отключишься – проспишь до самого аэропорта Кеннеди. Было бы лучше, если бы ты села у окна – тогда никто не потревожит.
Аллегра угостилась пригоршней дорогой соленой карамели, маминой слабости, проплыла через кухню, выглянула в окно, раскрыла его, сделала неприличный жест, захлопнула окно и театрально опустилась на стул.
Мама притворилась, что не заметила пошлого представления.
– Лучше бы коп-охранник свалил. Только мнет розы в саду. Ну что они могут мне сделать? Прислать наемного убийцу? Самый опасный из Ларсовых дружков – худший в Стокгольме дантист.
– Мне пора, – сказала я, вдруг почувствовав, что страшно скучаю по квартире Нельсона, где теперь малейший звук отдавался эхом.
– Не хочешь взять с собой джем, дорогая? – спросила мама, указывая рассеянным движением в сторону буфета. – Могу дать тебе пару баночек.
– О да, с удовольствием, – ответила я. При местном «Женском институте» варили бесподобный малиновый джем; отец гордился, что, открывая деревенские праздники, по праву получает первые из сделанных в году заготовок. – Малиновый есть?
– Вроде бы– Мама уставилась на свисавшее со спиц мохеровое чудище. – Проверь.
Буфеты в нашей кухне были старые, до самого потолка – сохранились с тех давних пор, когда в доме водились горничные, кухарка и посудомойка. Я открыла дверцы того, в котором обычно хранили крупы и джем, и в изумлении ахнула.
Пять или шесть полок были заставлены поблескивавшими банками с джемом: клубничным, малиновым, из логановой ягоды, абрикосов, черной смородины, ежевики, апельсинов и прочего. Длинные баночные ряды уходили в глубь пыльных полок.
– Вот это да! – воскликнула я.
– Что? Все в порядке? По-моему, там был еще лимонный, посмотри внимательно, дорогая, – невозмутимо сказала мама.
– Мама! Я думала, ты научилась контролировать себя, когда ездишь за покупками, – неодобрительно произнесла я. – Ты же обещала. Больше никаких излишеств.
Мама опустила на колени вязание и растерянно на меня посмотрела.
– Но я же закупаюсь на рынках «Женских институтов» и, будучи женой местного парламентария, обязана их поддерживать. Рынков пруд пруди! Оставишь хоть один без внимания, и они тут же все узнают, эти дамы! А джем удивительно хорош. И всегда оказывается кстати, если надо что-нибудь кому-то подарить, и потом, его очень хорошо подавать к чаю.
Я не переставала буравить ее взглядом. – Например, тут на днях, – продолжила оправдываться мама, – приезжала журналистка из «Сельской жизни». Я угощала ее чудесным английским чаем со сливками и четырьмя сортами джема. Всегда знала, что серебряные вазочки для чего-нибудь да пригодятся. Она продолжила вязать.
– Ты хоть не сказала ей, что сама варила джем? – осторожно спросила я.
Спицы застучали чаще.
– Ну… не сказала, что купила его.
Я вздохнула. Вообще-то какое я имею право ее отчитывать? Ведь сама в работе постоянно выдаю себя не за ту, кем являюсь.
Я взяла банку малинового джема и пару – лимонного.
– Ой, чуть не забыла! – воскликнула мама. – Папа оставил для тебя письмо. На камине в гостиной. Наверное, это по делу – он не сообщил мне, о чем там речь.
– Горбатого могила исправит! – провозгласила Аллегра с преувеличенным до нелепости
французским акцентом, дабы напомнить, что она еще торчит здесь.
Да как я могу впустить подобное в свой офис? Эту драму абсурда?
Я направилась в гостиную. Письмо выглядывало из-под мраморных часов, вокруг белела целая коллекция официальных приглашений.
Распечатав конверт, я извлекла листок бумаги, украшенный гербом, и прочла написанное ужасным отцовским почерком:
Деньги Аллегры буду перечислять на твой счет. За помощь в изучении этикета будешь получать 20% от этой суммы первого числа каждого месяца. Созвонимся. Пожалуйста, уничтожь.
МРД
Двадцать процентов? Но от какой суммы? Подобные вещи отец никогда не поверял бумаге; после печального случая с пронырой из бульварной газеты, что не брезговал порыться в мусорных корзинах, папаша уничтожал любой клочок, на котором что-либо записывал. В тот раз его расстроили не столько представленные на суд общественности подробности налоговых махинаций, сколько список, что он составил перед поездкой в магазин, где значились двенадцать бутылок скотча и прописанная врачом кортизоновая мазь. Того хуже, в перечне стоял и «Лавинг кэр», но отец нагло заявил, будто подкрашивающий шампунь нужен был маме.