Маленькая торговка спичками из Кабула - страница 11

стр.

Мы живем сегодняшним днем, и сегодня — это день в Гуль-Дара, когда мы можем на несколько часов забыть обо всех наших проблемах. Каждая неделя тянет за собой какую-то неопределенность. Например, в этом месяце мы не можем заплатить за дом. Мама каждый раз плачет при одной только мысли о том, что ей придется просить хозяина отсрочить оплату. Как же нам может не хватать денег, если все мы зарабатываем? Во время прогулки в Гуль-Дара мы забываем об этом. На обратном пути меня охватывает какая-то детская грусть. Жизнь — это лоскутное одеяло из радостей и мучений. Сегодня мне было так хорошо, что уезжать от всего этого очень больно. Я пытаюсь сама себя успокоить. Мы вернемся в Гуль-Дара через несколько недель. Ничего не поделаешь. Я засыпаю, но при мысли о том, что нужно снова возвращаться к обычной жизни, слезы вновь начинают капать на мой воротник. Халеда видит это и спрашивает меня, все ли в порядке. Я отвечаю: «Да», — чтобы ничего ей об этом не говорить.

10

Депрессия

Когда я говорю, что мы «погружались в черные дыры», я имею в виду мамины страхи, которые передавались и нам. Кажется, я никогда не видела, как мама улыбается. Она постоянно борется с собой и с мрачными мыслями, которые охватывают ее каждый день. В такие моменты мама может даже забыть о нашем существовании. Она не готовит нам еду. Она сидит в комнате на полу. Между собой мы называем это место проклятой зоной. Мама уходит в себя. Она не бредит. Она погружается в молчание. Мы никогда не знаем, сколько времени это может продлиться. Иногда несколько часов, иногда несколько дней. Мы научились уже не обращать на это внимания. Это как путешествие, которое ей время от времени необходимо совершать в одиночестве, чтобы вновь найти свой путь… и наш тоже.

Болезнь мамы — это загадка. Несколько лет назад она ходила к врачам, чтобы установить причину. Убедить маму в том, что она больна, было очень трудно, как и убедить ее во всем, что касалось ее измученного рассудка. Сначала она совсем не хотела идти в больницу. Ведь это означало выйти из дома, она не верила, что может это сделать.

Даже через два года после ухода талибов она ужасно боялась выходить в город. Кроме того, она ни за что не допустила бы, чтобы ее обследовал мужчина. А значит, найти специалиста, способного установить причину ее болезни, становилось в несколько раз сложнее. Большинство женщин-врачей бежали из Афганистана при талибском режиме — с 1996 по 2000 год — и не торопились возвращаться. А студентки медицинских факультетов так и не смогли доучиться.

Однажды зимой я подобрала с земли еженедельник «Kabul weekly» и случайно наткнулась на статью под названием «Женский сад лечит душу и сердце». Прочитав ее, я поняла, что этот сад был только для женщин. В нем можно было научиться грамоте или шитью и проконсультироваться у женщины-врача.

Я очень хорошо помню тот день, когда мы вошли в решетчатые ворота этого не совсем обычного парка. С нами была моя старшая сестра Халеда. Мы надели свои самые красивые панджаби[10] из бордового вельвета и платки такого же цвета, поблескивающие на солнце. Мы поехали туда втроем на такси.

— Баг-э-Занана[11], пожалуйста.

Таксист не понял. Я вынула из кармана вырезку из газеты, но он не умел читать. Он сказал нам:

— Все равно садитесь.

Я всегда скептически отношусь к таксистам, мне кажется, они никогда не привозят в нужное место. Но и никогда не отказывают, как будто сказать «я не знаю» — это профессиональная ошибка. Опять я попалась. Я всегда склонна им верить. Его очки с толстыми стеклами, беззубая улыбка и седая борода заставили меня ему поверить. Но, увидев у него на руке часы без циферблата, я поняла, что, видимо, все же ошиблась. Еще один живущий вне времени и пространства… Они с мамой просто нашли друг друга! Естественно, такси высадило нас на другом конце города. Таксист повернулся к нам с самодовольным видом и попросил 100 афгани[12]! Целое состояние! Тогда как мы находились в совершенно другой части города. И чтобы вернуться, нужно было снова заплатить за такси. Я перепугалась, у меня на глазах выступили слезы. Я совсем не знала, где мы: ничего знакомого вокруг не было, на маму рассчитывать было бесполезно. Она, откинувшись, сидела на заднем сиденье и не двигалась под своей паранджой. Ни одного слова, ни одного вздоха, ни одного движения, чтобы мне помочь. Тогда я сказала: