Маленькие повести о великих писателях - страница 2
— Что вы имеете в виду? — насторожился Уайт.
— Сделаем его великим писателем. И заодно пылким любовником. Охватим сразу всех знакомых дам, — увлеченно говорил Шеллоу. И глаза его при этом победительно сверкали.
— Это возможно… — впервые за весь вечер, задумчивым тоном протянул Андервуд. — Скажем, пятьтдесят-шестьдесят женщин в год…
— Сколько-сколько!? — ахнул Уайт.
— Почему бы и нет! — пожал плечами Андервуд. — Если для дела.
— Я против! — настаивал Уайт.
— Главное, имя… — вдохновенно продолжал Андервуд. — Оно должно быть хлестким, запоминающимся, как… удар хлыста! Шипение… свист… и бац! Точно в цель! Что бы нам такое придумать?
Он на мгновение закрыл глаза и наморщил лоб. Но вот голубые глаза широко распахнулись и лицо его просияло.
— Нашел! Оно… Эй, любезный! — повернулся Андервуд к хозяину, стоящему за стойкой, — Как правильно пишется твое имя? По буквам!
Чернявый хозяин встрепенулся и, как обычно, заулыбался.
— Рипскеш, сэр! Вилли Рипскеш… Мои родители были…
— Погоди! — прервал его Андервуд, — Скажи еще раз! По буквам!
— Рипскеш… Вилли… — растерявшись, медленно произнес он и слегка наклонил голову, ожидая дальнейших вопросов.
Андервуд только махнул рукой. Он порывисто встал и стремительно подошел к окну, все стекло которого было покрыто ровным и почти прозрачным слоем тонкого инея. Андервуд подышал на палец и начал что-то царапать на стекле. Шеллоу и Уайт с любопытством наблюдали за его манипуляциями. Закончив царапать стекло, Андервуд, с довольным видом, повернулся к столу и широким жестом указал друзьям на дверь.
— Прошу! На улицу! Прошу, прошу!
— Может быть, летом… — наивно поинтересовался Шеллоу.
— Немедленно! Сейчас же! — зарычал Андервуд и почти силой увлек обоих под руки на улицу.
Через стекло таверны хозяин с неудовольствием наблюдал, как веселая троица заглядывала в окно, во все глаза пялилась на начертанные на стекле буквы и что-то темпераментно обсуждала.
«Как бы стекло не попортили!» — только и успел подумать Вилли, как друзья вернулись.
Усевшись на прежние места, троица долгое время хранила глубокомысленное молчание. Было видно, они сильно взволнованы.
«Грандиозные перспективы! Дух захватывает!» — думал Андервуд.
«Зря ввязался в эту авантюру!» — думал Уайт.
«Лондон встанет на уши! Да что там, Лондон…» — думал Шеллоу.
Тут уместно уточнить, что все трое были безусловно, творческими натурами. Шеллоу сочинял баллады и сонеты, Уайт увлекался историческими хрониками и сам подумывал написать роман, а перу Андервуда уже принадлежали несколько пьес. Правда, ни одно из их произведений не было напечатано и не видело свечей рампы. В кругу наших героев считалось дурным тоном публиковать что-либо под своим именем и вообще увлекаться сочинительством.
Наши знакомые были заядлыми театральщиками. Не пропускали ни одного представления, даже самой захудалой провинциальной труппы. Впрочем, какие еще развлечения, кроме театра, могли себе позволить образованные молодые люди в шестнадцатом-то веке.
Первым нарушил молчание Уайт.
— Имя звучное, — задумчиво протянул он, — но где гарантия, что в каком-нибудь городишке, вроде Стратфорда, не проживает тип с подобной фамилией?
— Если свечи зажигают, значит, это кому-то нужно! — отрезал Джон Андервуд. — «Пот-ря-са-тель!». То, что нам нужно!
Друзья еще некоторое время посидели в таверне, перекидываясь незначительными фразами. Потом, щедро расплатившись, вышли на улицу и скрылись в морозной дымке вечернего Лондона.
Если бы хозяин таверны вышел вслед за ними и заглянул бы в окно собственного заведения, он прочел бы, нацарапанную на стекле, четкую, как удар хлыста, надпись… Ш… Е… К… С… П… И… Р…
Но Вилли Рипскеш был ленив и нелюбопытен, да и на улице в тот вечер было на редкость холодно. Он поежился, задул одну из двух сальных свечей и погрузился в подсчеты дневной выручки, которой, как известно, всегда недостаточно.
Во второй половине шестнадцатого века время на британских островах имело странную особенность — оно вело себя как ему вздумается. Чем медленнее двигались почтовые кареты, тем быстрее оно летело. Не успел английский обыватель перевести дыхание, как зима кончилась и началась стремительная, сумасшедшая весна.