Маленькие становятся большими (Друзья мои коммунары) - страница 7

Троничев поднимает с мостовой чепчик и осторожно надевает его на головку ребенку.

— Де ж воны? — еще раз спрашивает тетя Саша, поднимая к звездному небу руки с каталкой. — Де ж воны — бильшовики, червоноармейцы?

Калугин сидит на корточках у пулемета и возится с затвором. Люди переглядываются, не решаясь вслух заговорить о том самом важном, о чем напомнила тетя Саша. Переглядываются и прислушиваются.

— Кто это крикнул, что большевики пришли? — низким, гудящим голосом спрашивает Троничев.

— Товарищи! Дорогие граждане! — откликается Яков Александрович. — Большевики близко, и бандиты не вернутся. А если банда нападет еще раз до того, как Красная Армия войдет в Бродицы, то ведь мы сейчас не безоружны. Дружина имеет пулемет, гранаты, винтовки. Никакой паники, граждане…

…Ночь. Я лежу одетым; в такое время лучше не раздеваться. Ласька и Яков Александрович укладывают наши вещи: рубашки, белье, «Географию», где все «яти» переправлены на «е» и вычеркнуты все твердые знаки. На рассвете нам с Калугиным ехать на станцию, а оттуда — в Москву.

Скрипят половицы, и тихо двигаются две тени. Я лежу и думаю все о том же: кто это крикнул «большевики»? И какая сила в этом слове, если от него побежали вооруженные бандиты. «Боль-ше-ви-ки», — повторяю я по складам. За окном в черном бархатном небе мерцают крупные, чудесные бродицкие звезды, которых, может быть, я больше никогда не увижу. Завтра мы едем в Москву.

Солнце только что скрылось, но за железнодорожным полотном, под плоской, как примятая кепка, тучей светилось оранжевое пятно. Калугин шагал впереди, и высокая его фигура с длинными руками, в которых он нес наши вещи, напоминала весы с колеблющимся коромыслом.

У неосвещенного состава он остановился, открыл дверцу вагона и, когда мы устроились на верхней полке, еще раз повторил несложные наставления:

— Погрузка на рассвете. Если спросят, кто такие, отвечайте: по приказу Ревкома и лично товарища Варенухи; мол, не цепляйтесь до нас.

На прощанье Калугин вынул из кармана ломоть хлеба и разломил пополам:

— Пожуйте, если заскучаете…

Мы остались одни. Замолкли звуки шагов, хлюпающих по лужам, шаркающих по гравию. Совсем стемнело. Оранжевое пятно исчезло, как будто у горизонта кто-то нахлобучил кепку на самое лицо.

Я придвинулся к Лаське и сразу уснул.

Среди ночи мы проснулись. В глаза светил фонарик, и необыкновенно громкий голос спрашивал из темноты:

— Какие-такие, товарищи граждане?

— С разрешения Ревкома и лично товарища Варенухи! — сонной скороговоркой отозвался Ласька.

Фонарик проплыл в глубину вагона. За окнами лил осенний обкладной дождь. С шумом и грохотом вагон заполняли матросы в мокрых бушлатах. Глаза привыкли, и в предрассветных сумерках мы увидели, как, ступая осторожными маленькими шагами, двое матросов внесли на носилках человека, прикрытого черной флотской шинелью.

Все поднимались и вытягивались, провожая глазами раненого.

Через минуту матросы с короткими карабинами за плечами ввели молодую женщину в белом халате. Огромного роста парень в кожухе крепко прижимал к груди кипятильник, а за ним моряк без бушлата, в полосатой тельняшке нес больничный шкафчик.

— Разбойники! Бандиты! — задыхаясь, повторяла женщина, пытаясь вырваться.

Матросы постлали на нижней полке шинели и бережно уложили раненого. Он молчал и не двигался: спал или потерял сознание.

Матрос с фонариком шагнул к женщине и остановился перед нею, вытянув руки по швам.

— Вы командир? — спросила она, поднимая мокрые от слез глаза. Матросы держали ее за руки, и женщина сильно тряхнула головой, откидывая волосы, свесившиеся на лоб. — Я же не врач, а сестра эвакопункта. По какому праву вы увозите меня? Вы командир? Я хочу с командиром говорить.

— Никак нет, сестрица, командир вот он, раненый лежит… А я, дорогой товарищ Анна Васильевна, рядовой революции Петр Баскин! — Матрос говорил медленно, стараясь смягчить непомерный голос и придать ему возможный оттенок нежности: — Не могли мы товарища Родионова оставить тут, чтобы враг, ранивший его в грудь, насмехался над ним.

Баскин замолчал.

Выстрелы то приближались, то удалялись. Пулемет бил совсем рядом. Огромный матрос установил кипятильник и с озабоченным видом открыл на мгновение кран. В облаке пара короткой струей выбился кипяток. Матрос в тельняшке, тонкий и стройный, продолжал почему-то стоять, держа на весу шкафчик, где, перекатываясь, звякали хирургические инструменты.