Маленький Бобеш - страница 60
— Это сожжение магистра Яна Гуса.
— Тот, который впереди всех, и есть Ян Гус? А за что его сожгли? Что он такого сделал?
— За то, что он правду в глаза говорил.
— И за это сожгли? А ведь ты сама всегда учила меня говорить правду.
— Сейчас, Бобеш, мне некогда объяснять. Когда-нибудь все узнаешь.
— А что он еще делал?
— Я же тебе сказала, Бобеш, когда-нибудь потом все объясню, сейчас не приставай.
— Да я же, мама, не спрашиваю, что он там натворил, а что делал. Знаешь, вот когда мы жили в деревне, так дядю Каласа, который был столяром, дедушка тоже называл мастером. Правда, дедушка?
— Ян Гус был не мастером, а магистром.
— А кто такой магистр?
— О господи, вот мученье-то! Не время сейчас с тобой заниматься. Потом все узнаешь. Ступай вон сядь у печки и сиди смирно.
— Я буду, мама, смирным, только ты мне скажи, как его сожгли. Живого? Да?
— Живого, Бобеш. Ну и хватит уж спрашивать, потом в школе все узнаешь. Как начнешь ходить в школу, учитель тебе расскажет, он это сумеет лучше меня.
— Разве он умнее тебя, мама?
— Он дольше меня учился в школе, поэтому и знает больше, чем я.
— А почему ты, мама, не училась дольше?
— Бобеш, ты что обещал? Что будешь смирным и перестанешь спрашивать!
«Просто наказание с этими взрослыми!» — посетовал Бобеш и больше уже не допытывался, стал размышлять о магистре Яне Гусе: как же, должно быть, ему было больно, когда его заживо сжигали! Да, об этом надо еще расспросить, когда мать будет посвободнее…
— Бобеш! — неожиданно окликнул его отец, прервав глубокие размышления Бобеша, усердно ковырявшего в носу. — Ты вызвался помогать. Вон там у печки лежит метр, подай-ка мне!
Бобеш вздрогнул, точно его кольнули иглой, вскочил и бросился за метром, обрадовавшись, что наконец и у него есть дело.
Дедушка, стоя у стены напротив, проверял, так ли вешает отец картину. Он щурил глаза, в особенности правый, и давал советы отцу:
— Погоди-ка, Йозеф, чуть-чуть левее… Нет, это многовато… Ага, вот так. Ну, теперь опять перекосил, подай-ка левее! Вот-вот! А знаешь, Йозеф, мы, пожалуй, низковато ее прилаживаем. Тут ведь уставится вторая кровать. Вдруг нашей бабке ночью что-нибудь несусветное привидится — начнет во сне руками размахивать, ахнет по картине, да мне на голову и сбросит. Так-то вот… — с лукавой усмешкой сказал дедушка и подмигнул.
— Но, но! — вскинулась бабушка. — Не болтал бы уж, какой пророк выискался! Я пока еще, слава богу, ничего не расколотила, а ты как брился, уже два зеркала разбил!
— Ба, дедушка, это правда? Ты зеркало разбил? — оживился Бобеш.
— Ну, было, Бобеш, такое дело, разбил, а она уж и рада насолить дедушке! Сама-то бабушка сколько горшков перебила — про то небось не скажет.
— Ишь, нашел чем — горшками попрекать! — пробурчала бабушка.
— Будет уж вам, — вмешалась мать. — Стоит ли об этом спорить?
— Да кто же виноват, если бабушка не понимает шуток? — сказал дедушка.
Стоя на коленях перед печкой, мать чистила золой медную ступку и дуршлаг, чтобы они поярче блестели.
Отец взял у Бобеша метр.
— Ну вот, чем не помощник отцу? Хороший ты у меня, сынок, лучше некуда! Что правда, то правда…
— А когда спит, еще лучше, — добавил дедушка.
Отец засмеялся и сказал:
— И это верно.
Прежде чем вымерить промежутки между картинами, отец взял в рот приготовленные гвозди, чтобы обе руки были свободны.
Заметив это, Бобеш сказал ему:
— Папа, дай я подержу гвоздики, а то ты станешь говорить и проглотишь их.
— Не бойся, Бобеш, не проглочу, — ответил отец, не выпуская гвоздей изо рта.
— Смотри-ка, мама, у папы гвозди во рту, а он разговаривает!
Мать и не оглянулась, только сказала про себя:
— А что же…
«Ага, значит, папе сейчас понадобится другая картина», — подумал Бобеш, увидев, что отец метром делает на стене метку.
Бабушка вытерла пыль со второй картины и отставила ее к постели, а сама ушла вытрясти тряпку. Дедушка в это время выколачивал трубку возле печки, где была и мать. А отец, стоя на стуле, еще раз вымерил расстояние до метки. Никто из них не видел, как Бобеш взял картину, положил ее на пол возле стула и тотчас побежал за веревочкой, чтобы у отца все было под рукой.