Малыш и река - страница 19
Эта ночь мне очень помогла. Сияние луны озаряло лесную дорогу, ее матовая нежность, словно по волшебству, успокоила меня. Ибо луна лучше других планет умеет очаровывать души. Ее свет так близко! Чувствуешь ее участие и ласку. Весной, в полнолуние, ее дружба так нежна, что все кругом становится трогательным. А для детей, просыпающихся ночью, нет лучшей советчицы. Заглядывая в открытое окно, она освещает комнату и, когда дети засыпают, дарит им свои лучшие сны. Наверно, такой сон мне и приснился.
Да, я спал не у себя в комнате, но почему тогда все, что я видел и слышал той ночью, произошло так легко, если это не был сон?
Луна затопила дубовую рощу ломким трепетным серебром. Сквозь темную листву лунный свет струился голубоватыми столпами. Старые деревья погрузились всеми ветками в эту астральную голубизну. Когда я попадал из тени в один из таких столпов лунного света, то сразу превращался в нездешнее существо, созданное из лунной породы.
Благополучно миновав лес, я вскоре оказался на тропинке. Я не искал ее, вся залитая лунным сиянием, она сама меня нашла. Она сразу показалась мне давно знакомой, и я зачарованно предался ее спасительной доброте. Это была великолепная ночная тропинка, одна из тех, что ведут вас сами, с ними можно поговорить, по дороге они раскроют вам свои маленькие тайны. По ним шагать бесстрашно и легко. Они безобидны и не собьют вас с пути. Время на них останавливается, а пространство покорно сокращается от удовольствия ночной прогулки. Там не знаешь, откуда ты пришел и куда идешь, когда вышел и когда вернешься; а впрочем, вернешься ли? Эти тропинки никуда не ведут и если невзначай исчезнут, то ради того, чтобы незаметно привести вас в новые прекрасные страны… Я хорошо это знаю и подтверждаю, потому что моя тропинка меня туда и привела.
Ту тропинку на склоне холма проложили, словно по чьему-то замыслу, для того, чтобы я попал в самую необычную деревню в мире. И было ли это в этом мире?.. С трудом верится в то, что произошло, — так невероятно и нереально все было. И много раз в ту странную ночь я по наивности думал, что площадь для невинных феерий в деревне была создана почти на границе с раем для таких мечтательных и своенравных детей, как я…
Я вошел в деревню со стороны гор. Улочки были пустынны, дома казались нежилыми. Между тем пахло только что испеченным хлебом и супом-полбой[5]. Все жители явно только что покинули свои дома. И теперь ни шороха, ни света в окнах…
Даже деревенские собаки, сторожившие дома, пропали куда-то вместе с хозяевами. Куры спали. Ни одной кошки. Все куда-то исчезли.
Я спускался по тихой улочке, шагая наугад от дома к дому, и вдруг оказался на маленькой площади.
И тут тайна раскрылась.
Вся деревня, и люди, и животные, собралась на площади. Все как будто чего-то ждали.
Ждали спокойно и доверчиво. Деревня эта была терпеливая, а ее жители — чистосердечны. Это сразу было видно по их лицам. По нескольким рядам доброжелательных лиц.
В первом ряду на деревянных лавках разместились самые именитые жители деревни. В центре восседал мэр. Чисто выбритый, седой, он был наряжен, как на праздник.
Туго накрахмаленный фальшивый воротник, торчащий из пюсового жилета, вероятно, так сильно сжимал ему шею, что он не мог повернуть голову. С величайшим терпением он держал ее высоко и прямо, как и подобает мэру.
Из уважения к неподвижности мэра все остальные тоже словно окаменели. Справа от мэра сидел старый кюре. Он привычно сложил руки на животе, а его большое красное лицо ради такого случая приняло доброжелательно-смиренный вид.
Рядом с кюре, почесывая кончик острого носа, сидел нотариус, худой как палка старичок с насмешливой улыбкой.
Пузатый доктор в соломенном канотье и куртке из альпага протирал клетчатым платком золотой бинокль, чтобы лучше всех видеть. Это был пожилой, бородатый мужчина с лицом, покрытым красными жилками.
Слева от мэра дремал полицейский. Он казался старше всех, зато носил военную бородку, а его кепи опоясывал серебряный галун.
Рядом с ним гордо восседал плечистый старик. На его груди широким веером красовалась белая борода. Время от времени он поднимал вверх большой мясистый нос и как будто принюхивался. Его зеленые глаза застыли на морщинистом, черном от загара лице.