Малюта Скуратов. Вельможный кат - страница 12
Годуновы-Скуратовы сидели тихо, прислушиваясь к колокольному звону, явственно долетавшему сюда в предвечерний час, когда остывающий прохладный воздух, льющийся из окон, делал заключение не столь мучительным.
Ворвавшиеся захмелевшей гурьбой дворяне и стрельцы, не произнося ни слова, схватили Федора и Ксению и поволокли прочь. Федор, как и в прошлый раз, дрался с насильниками. Борьба происходила в полном молчании. Марии Григорьевне даже не позволили проститься с дочерью и сразу накинули удавку на шею. Она не успела ничего попросить, лишь ахнула, вскинув руки, полные, белые, как облака, с еще не сорванными серебряными браслетами. Оставшийся безымянным в отечественной истории стрелец рванул веревку, и обреченная на погибель захрипела, обмякнув. Ее папаша по приказу великого государя действовал не менее быстро и споро. Он любил добрую сыромятную удавку. Она отправляла на тот свет без шума и суеты. Рассуждения жертв ему были ни к чему.
Убийство с помощью пеньковой веревки или сыромятного ремня на Руси в ту эпоху было самым распространенным способом избавления от политических противников. Удавка действовала повсюду с одинаковым эффектом — в застенке, дворцовых сенях и курной избе. Шестопером да ножом работали разбойники на большой дороге. В монастырских кельях прибегали исключительно к удавке. Это приспособление не чисто русское. Гарроту — стальной обруч с винтом — использовали с не меньшим успехом на Пиренейском полуострове.
Тело Марии Григорьевны завернули в дерюгу и кинулись на подмогу Шерефединову, Молчанову и второму безымянному стрельцу, которые вталкивали Федора в светелку рядом. Ксения без чувств лежала у порога. Здесь дело шло круче, но и помедленнее. Вскормленный на царских харчах, искусно приготовленных малютинским поваром Мехметом, доставшимся Марии по наследству, да взращенный на свежем подмосковном воздухе, обученный бегать, скакать на коне и фехтовать саблей приглашенными из Европы немцами и швейцарцами, Федор, получивший несколько дней назад изрядную порцию тумаков, все-таки не собирался сдаваться. Он оказывал нападавшим отчаянное сопротивление. Кровь предков в нем заговорила. Дед был храбрец, мать — жестокосердная и не из робких, да батюшку Бог мужеством не обделил — особую смелость проявлял в придворных интригах, а при Иоанне в таковых смерть ближе, чем в открытом бою.
В бешеной круговерти Шерефединов, несколько отстранившись, исхитрился и схватил Федора за то, что в старину называлось таенными удами. Не пожалев юности, раздавил их, и дикий возглас искалеченного не вызвал у убийц ничего, кроме зловещего хохота. Тело Федора еще долго извивалось и корчилось от боли. Избавление пришло от удара дубиной по голове.
— Девку, что ноги ему мыла, больше не поимеет и отцом никому не станет, прости, Господи!
— Тащи его к Марье, — приказал Молчанов последнему стрельцу, стоявшему в сторонке.
Переступив через Ксению, убийцы отнесли труп в пустую комнату и там под самой красиво вычерченной ландкартой опустили рядом с бездыханной матерью, затем завернули еще в одну рогожу и крепко связали, притиснув друг к другу. Исполнив приказ, от которого потом все открестились, сели на лавку и тут же распили оплетенную бутыль браги, каковую дьяк Сутупов еще с кое-какими припасами оставил в сенях при входе.
— Не слаб царь оказался, — проворчал недовольно стрелец, умертвивший Марию Григорьевну. — Да, не слаб! Мясной отрок! Крови в нем много — оттого подох не сразу. Добивать пришлось, а я добивать не люблю. Грех!
— Я те дам царь! — медленно произнес Молчанов. — Какой он тебе царь?! Воренок он, и не более того.
— А с девкой — что? — спросил тот же стрелец, самый разговорчивый, кивая на Ксению.
— Девку не трожь, — сказал Молчанов с неопределенной улыбкой. — На нее и без тебя охотник найдется. Совсем стемнеет — выведем и отвезем куда назначено. Это уж не ваша забота! Завтра явитесь к Красному крыльцу чем пораньше, вызовете меня, да держите язык за зубами.
Дьяк Сутупов отослал стражников. Теперь никто не мог увидеть, как трое стрельцов взвалили на телегу тяжелый куль. Столкнув наземь возницу, разговорчивый стрелец гикнул и погнал старых исхудалых лошадей к Фроловским воротам, а оттуда на Сретенку, к убогому монастырю у Варсонофия. В ту же ночь из склепа в Архангельском соборе вынули царский гроб с останками Бориса Годунова и отправили туда же. Наутро кое-как приведенные в порядок тела матери и сына выставили напоказ. Особенно много хлопот доставил труп Федора. Дубиной ему сильно повредило лоб, да и шею еле прикрыли. Полоса кровавая осталась от удавки, которую для верности накинули в последний момент, когда из юноши уже ушла жизнь.