Малюта Скуратов. Вельможный кат - страница 7
— Буди здрав, царь Димитрий Иванович!
Многие из шумевших помнили малютинские застенки и здесь, в Москве, и в Александровской слободе. Между тем царица Мария Григорьевна из последних сил цеплялась за власть. Верные люди за приличное вознаграждение распространяли целовальные грамоты, в которых народ московский униженно молил государыню свою и великую княгиню Марью Григорьевну, а также деток Федора Борисовича — царя и государя и государыню царевну Ксению Борисовну не покидать их и править страной по-прежнему. Стрелецкие начальники и приставы ловили кого придется и принуждали прикладываться к кресту. Отойдя на несколько шагов, попавшие в облаву смеялись, отплевываясь:
— Кому тот крест целовать?! Дочке Малюты Скурлатовича?! Да не царского она роду! И Федька ее татарин, а не русский. Как ему на Москве править? Довольно над нами Бориска поиздевался!
Другие яростно спорили:
— Да и не мурза он вовсе! А так, костромич худородный!
Однако инерция власти пока действовала и, наряду с грамотой царевича, зачитанной на Лобном месте Плещеевым и Пушкиным, целые фразы из которой передавались из уст в уста, вызывая небывалый радостный подъем и надежды, то и дело слышались хриплые голоса наемного сброда:
— Слушай, народ московский, слушай! Великую государыню царицу Марью Григорьевну мы молим со слезами и милости просим, чтобы государыня нас пожаловала и положила на милость — не оставила нас, сирых, до конца погибнуть, оставалась бы на царстве, а благородного сына своего благословила быть царем и самодержцем!
Влиятельные и богатые жители, не забывшие старину, на сходках грозили вдовствующей царице казнью, злоречиво и злорадно припоминая, как ее батюшка Малюта Скурлатович по приказу великого государя расправился с добродетельной сестрой главного опричника князя Афанасия Вяземского, которая вышла замуж за казначея Никиту Фуникова. Раздели, бедную, донага, посадили верхом на веревку да и тягали по ней, пока страдалица не испустила дух. Невинную умучили! А за вдовствующей царицей числилось немало грехов.
Со стен Кремля и на Лобном месте думные дворяне, пытаясь успокоить бушующую массу, вопили, делая вид, что не скоро и с тяготой добились того, чего черный люд желает:
— Великая государыня слез и молений ваших не презрела и сына своего царя Федора Борисовича благословила.
В ответ неслось разъяренное:
— Долой Годуновых! Хотим законного царя Димитрия Ивановича!
Глашатаи в страхе под прикрытием стрельцов исчезали в Фроловских воротах. Пушки бессмысленно и немо пылились в бойницах Кремля. Жаркое солнце еще больше накаляло атмосферу. Строй жизни был совершенно сломан. В городе ни съесть пирожка, ни выпить кваску ни стар, ни млад не мог. Каждый понимал, что грядут перемены, и приближал их одним своим провиденциальным желанием.
Между Москвой и ставкой царевича под Серпуховом беспрерывно сновали гонцы. Торговые молодцы, дружившие с братьями Шуйскими, оказали старшему князю Василию Иоанновичу поддержку, когда он на Лобном месте прилюдно отказался от холуйских выводов собственного розыска в Угличе.
— Повинную голову меч не сечет! Раз покаялся — пускай живет и здравствует! — надсадно орали сторонники законности и порядка.
— Какой в том грех?! — вторили им молодые купцы, жаждущие наладить обмен с западными странами и чтобы русским там предоставляли такие же льготы, какие цари московские, например, предоставляли английским компаниям.
— Борис отрубил бы князю Василию голову или удавил в застенке, ежели бы он держался правды. Кому от того стало бы легче? Слава Богу, что царевича спасли! Слава Богу!
Устойчивый и неведомо кем оплаченный слух о том, что и инокиня Марфа признала факт чудесного избавления, подкрепленный свидетельством Шуйского, довершил начатое посланцами царевича. Теперь мало кто отваживался отрицать всем известное. Новый претендент на русский престол — истинный сын великого государя Ивана IV Васильевича. И ни пламенные речи в польском сейме Яна Замойского, предостерегавшего шляхту от вмешательства в дела соседней державы и сравнивавшего всю историю судебного расследования в Угличе с Плавтовой или Теренцевой комедией, ни исконная неприязнь к чужеземцам, ни страх перед насилием, ни угрозы и посулы близких к Малютиной дочке стрельцов — ничто не могло погасить трепетного чувства ожидания перемен к лучшему, связанного с появлением на московском троне непонятно откуда свалившегося царя.