Малый дом в Оллингтоне. Том 1 - страница 18

С подобными юношами почти никто не обращается ласково, кроме разве матери, таким юношей был и Джонни Имс, когда его отправили из Гествика, чтобы он начал общественную жизнь в обширном помещении одного присутственного места в Лондоне. Мы можем сказать, что около него не было ни одного молодого Аполлона. Но все же он был не без друзей – друзей, желавших ему всего хорошего и заботившихся о его благополучии. У него была сестра, которая от души его любила и вовсе не подозревала в нем незрелого юношу – вероятно, потому, что сама была того же возраста и находилась в тех же отношениях к обществу. Мистрис Имс, их мать, была вдова, которая проживала в небольшом домике в Гествике, а ее муж в течение своих земных дней считался задушевным приятелем нашего сквайра. Это был человек, испытавший много несчастий, он начал земное свое поприще в изобилии, а кончил в нищете. Все свои дни он прожил в Гествике и, арендуя большой участок земли, убил много денег на опыты по части сельского хозяйства, а впоследствии занимал небольшой дом на самом краю города и умер там года за два до начала нашей истории. Ни с кем другим не находился мистер Дейл в таких дружеских отношениях, как с Имсом. Когда мистер Имс скончался, мистер Дейл добровольно принял на себя обязанности его душеприказчика и опекуна его детей. Он устроил Джонни Имса на место государственного служащего, которое молодой человек и занимал в нынешнее время.

Мистрис Имс тоже всегда очень тепло относилась с мистрис Дейл. Сквайр не питал особенного расположения к мистрис Имс, которая вышла замуж не за юнца, а за человека, которому было уже за сорок лет, и потому рано осталась вдовой. Своей привязанностью к этой бедной одинокой женщине мистрис Дейл старалась компенсировать ту холодность и то равнодушие, которые встречала в Большом доме. Мистрис Имс действительно была бедная, одинокая женщина, забытая даже при жизни мужа и убитая горем теперь, в своем вдовстве. В некоторых более или менее серьезных случаях сквайр проявлял участие к ней: устраивал ее нехитрые денежные дела, давал советы насчет дома и дохода и, наконец, хлопотал об устройстве ее сына, но вообще при встрече с ней был весьма холоден и даже груб, так что бедная мистрис Имс всегда смотрела на него со страхом. Мистрис Дейл, напротив, не боялась сквайра и иногда давала гествикской вдове советы, далеко не согласовавшиеся с понятиями сквайра. При таких отношениях той и другой стороны возникла дружба между Белл, Лили и молодым Имсом, та и другая сестрица постепенно склонялась к тому, чтобы объявить Джонни Имса своим любимым другом. Но все же они говорили о нем редко и даже с некоторой насмешкой, что очень обыкновенно в хорошеньких девушках, у которых в числе друзей есть неловкие юноши и которые привыкли уже к ослепительному сиянию Аполлона.

Здесь я должен сказать, что Джонни Имс, приехав в Лондон, был серьезно и навсегда влюблен в Лили Дейл. Он сотни раз и в самых трогательных выражениях объяснялся в своей страсти, но только самому себе. Он написал множество стихотворений и поэтических посланий к Лили и хранил их под двойным замком. Давая полную волю воображению, он надеялся, что своими стихами мог бы одержать победу не только над Лили, но и над целым светом, и в то же время был бы готов скорее погибнуть, чем представить их человеческому глазу. В течение последних десяти недель своей жизни в Гествике, во время приготовления к лондонской карьере, Джонни часто заглядывал в Оллингтон, ходил туда пешком, возвращался тем же способом назад, и все напрасно. Во время этих прогулок он отдыхал в гостиной мистрис Дейл, говорил очень мало и в разговоре обращался всегда к одной матери, а между тем каждый раз, отправляясь в дальнюю прогулку под знойными лучами солнца, он давал себе обещание непременно сказать несколько слов, по которым Лили могла бы догадаться, что он ее любит. При отъезде в Лондон слова эти остались невысказанными.

Джон Имс не помышлял еще просить руки Лили. Он только начинал делать робкие шаги в самостоятельной жизни с восьмьюдесятью фунтами стерлингов в год жалованья и добавочными двадцатью фунтами из кошелька своей матери. Он очень хорошо понимал, что женатому человеку с такими средствами невозможно жить в Лондоне, и, кроме того, в глубине души сознавал, что человек, которому выпадет счастье жениться на Лили, должен готовиться обеспечивать ей самые роскошные условия из всех возможных. Он знал, что ему нельзя ожидать уверения в любви со стороны Лили, но, несмотря на то, считал возможным передать ей свое уверение. Конечно, такое уверение было бы напрасно. Луч истинной надежды только тогда и озарял его, когда он находился в поэтическом настроении духа. Он признавался самому себе, хотя и не совсем решительно, что перестал быть юношей, – неразвязным, молчаливым, незанимательным, с наружностью, как говорится, еще недошедшею или недоспелою. Джонни все это знал, как знал также, что в мире есть Аполлоны, которые того и гляди, что увезут Лили в своих блестящих колесницах. Тем не менее, однако же, он решил для себя, что, полюбив Лили однажды, должен был, как подобает истинному джентльмену, любить ее по гроб.