Мама - страница 41
Димкин температурный листок привезла с собой, показала врачу. Температуру теперь записывает сестра.
А для себя и записывать не нужно, всю ее наизусть помнишь, с самого первого дня!
…Димка стал легкий-легкий — просто невесомый, только головку чувствуешь на руке. Так ослабел, что не может сосать.
Доктор сказал — сцеживать молоко и капать ему в носик из пипетки. Каплю за каплей, осторожно, очень медленно. А много ли попадет ему — каплями, да еще медленно?
Теперь Димку перевели в маленькую палату — для тяжелых. Там еще девятимесячная девочка лежит. Мать приходит днем, остается часов до шести, больше не может — у нее еще ребенок, постарше, на ночь нужно домой.
Ох, какими глазами она смотрит, уходя в шесть часов! Сначала — на дочку, потом…
— Иди, иди, Маша, я ночью все равно не сплю, да и сестра сегодня хорошая дежурит!
Постояла в дверях — и ушла. Какой-то есть там другой мир, за дверью больницы…
Для меня ничего нет за четырьмя белыми стенами. Все тут. Лежит Димка на коленях, маленький, легкий, головку поддерживаю левой рукой.
Правая рука потихоньку нажимает пипетку, в ней — молоко, Димкина жизнь.
Иногда судорогой сводит руку от напряжения. Тогда нужно встать, подвигаться. Взглянуть — как чужая девочка.
А какая же она чужая? Прошлой ночью, в самое глухое время, когда все тихо — и в больнице, и за стенами больницы, и в городе, — когда по коридору, как белая тень, бесшумно двигается дежурная сестра, вдруг почудилось — не слышно дыхания на соседней кроватке.
Положила Димку, нагнулась к Леночке, а у той личико синее, губы синие…
Выбежала в коридор:
— Няня? Где сестра?
Сестра в соседней палате. Взглянула на девочку — «сию минуту врача сюда!».
Врач пришел, укол сделали, искусственное дыхание — отходили. Сестра потом сказала:
— Спасибо тебе, мамка! Еще бы несколько минут… Пускай твоему малышу это зачтется!
Теперь Леночка тоже вроде как своя, общая с Машей. Днем Маша говорит:
— Поспи. Или сестра:
— Ложись, Светлана, я с ним посижу.
Только много спать страшно. Пускай день, пускай народу больше, пускай в надежных руках тонкая ниточка Димкиной жизни — все равно страшно спать.
— Спи, а то у тебя молоко пропадет! Часа два нужно поспать.
Но молока очень много. Димке удается дать за целые сутки совсем чуточку.
Сколько капель в ста граммах? Все теперь знаю, все сосчитано. Есть в больнице у Димки молочные братья и сестры. Когда ребята больны, им так важно именно женское молоко.
Встретилась как-то в коридоре та, молодая, веселая, с малиновыми губами:
— Глупая ты, вот что! Знаешь, почем женское молоко покупают в консультации? Тридцать рублей литр! А ты даром отдаешь!
Задохнулась даже, прямо бешенство охватило.
— Слушайте, мне стыдно, что я женщина и вы тоже женщина!
А та ничего не поняла, кажется, даже не обиделась, такая же прибегает веселая, с таким же громким голосом, с такими же губами. Ее сынишка тоже Димкин молочный брат.
В соседнем изоляторе умер ребенок, мальчик. В коридоре встретила женщину, лицо белое, как больничный халат. Мать мальчика. Доктор сказал — поздно привезли. Страшно было даже взглянуть в коридор. А там все шаги, шаги…
Почему, когда кто-нибудь умирает, обязательно находятся люди, желающие посмотреть? Не помочь, нет, помочь уже ничем нельзя, а просто посмотреть на мертвого, хотя бы заглянуть в дверь — и потом рассказывать всем. Вообще-то в больнице, кажется, не полагается говорить об умерших, а говорят все-таки.
Мальчику было три месяца. Димку привезли не поздно. Но ведь Димка еще моложе, ему только второй месяц пошел!
Машину девочку выписали. Милая она такая стала, покруглели щечки, на ножки сама поднимается.
Напоследок с Машей обнялись, даже всплакнули: ведь две недели были как родные. Дали друг другу адреса. А разве соберемся пойти? В том, большом мире у каждой будет своя жизнь.
Машин муж приехал за ней. И у всех окон — любопытные. Вот на это приятно смотреть. Еще хотелось узнать, симпатичный ли у Маши муж. Симпатичный! И она симпатичная. Пускай им будет хорошо.
Как только слезла с подоконника, заглянула в палату нянечка:
— Светлана, к тебе твой пришел. Иди, иди, я побуду тут.