Мамлюк - страница 6
— Клянусь покойным отцом, это вино не уступит лучшему оджалеши. Ты прав, говоря, что я умею разбираться в винах… Дай отведать кому хочешь, и всякий скажет, что это — оджалеши.
— О дорогой Мурзакан, — оживился старик. — Настоящее оджалеши я выдерживаю в квеври[5], предназначенном ко дню архангела Гавриила, да будет благословенно его имя! Хочу после праздника девы Марии отправиться на богомолье. Вот если бы ты тогда к нам пожаловал, это бы поистине была господня милость. А теперь что? Ведь права моя глупая баба: не смел я сегодня приглашать такого гостя. А я уговорил тебя участвовать в нашей трапезе. Это с моей стороны большая дерзость!
— Превеликая дерзость! — весело поддразнил его Мурзакан. — Где тебя научили этим абхазским церемониям? Главное — радушие хозяина, а не обилие мясных и всяких других блюд. Признаться, я давненько не едал так вкусно. Гостеприимство у вас в роду. И горькая редька, предложенная тобой, покажется сладкой, дорогой мой Тагуи, — сказал гость и поднял чалами, полную вина. — Пусть господь и святой Георгий даруют долголетие тебе, супруге твоей и детям. Да избавит тебя бог от пожара и других напастей. Ну и вино! Какое оджалеши может с ним сравниться. Если где-нибудь найдется лучшее, пусть оно будет проклято богом. А цвет-то каков — словно чистый гранатовый сок! Будь благословенна лоза, давшая это вино! — закончил Мурзакан и осушил до дна чалами.
— Будь благословенна! — повторил и старик.
— Что, Тагуи, этот малыш тоже твой?
— Да, батоно, мой сынок, — ответил Тагуи и ласково взглянул на мальчика.
— Вот так старик! Отличился… в такие годы… — шутливо заметил гость.
— В этом ее вина, батоно. «Ты уж стар и немощен!» — вечно попрекала она меня. Вот я и показал, какой я старик, хе-хе-хе!
— Пропади ты пропадом! Засыпать бы землей твой проклятый рот! — с негодованием отозвалась жена и, покраснев, отступила за шелковицу.
Гость расхохотался. Улыбались и сыновья Тагуи.
— Это что! Я еще покажу себя! Дайте только кончить прополку! — весело воскликнул Тагуи.
— Ничего, дорогая кормилица, не смущайся! Он только шутит… Благодарение господу, твои сыновья — настоящие Тариелы[6], пусть только кто посмеет — они ему нос отгрызут! — зубоскалил гость.
— Чтоб он не дождался праздника пасхи! — проворчала Мзеха.
— Оставим этот разговор, мамка! Уж не говоря о других, тебя и младший твой сумеет защитить. Он чуть что — зацепит папашу петлей за ногу. Правда, малыш? — шутливо спросил гость.
Мальчик повернул к Мурзакану улыбающееся лицо, а потом вопросительно взглянул на отца.
— Сынок меня не подведет! — Тагуи погладил ребенка по голове.
Все развеселились, и трапеза продолжалась.
— Скажи, князь, что нового на свете, — ты ведь повсюду бываешь? Кажется, немного полегче стало. Неужто смилостивился господь, да будет благословенно его имя. — Старик перекрестился. — Правда ли, что помирились наконец Дадиани и царь?
— Говорят, что так, да и по всему это чувствуется, — серьезным тоном ответил Мурзакан. — Пока что наш Отия Дадиани предан царю. Лишь бы черт его не попутал и не заставил изменить присяге, а сейчас он правду сказать, очень помогает царю. Да и князь Гуриели обмяк и уже не опасен. Только рачинский эристави — Ростом — все еще упрямится и вставляет палки в колеса. Никак не может утихомириться это чертово отродье! Но, если царю Соломону удастся нанести поражение и Ростому, верь, Тагуи, что в нашем краю установится такой же мир и спокойствие, как у Ираклия в Карталинии и Кахетии.
— Ты говоришь о царе Ираклии — о том самом, о котором народ поет в песнях?
— Именно о нем. Его прозвали «Маленьким кахетинцем», — пояснил Мурзакан.
— Я готов душу за него отдать! — восторженно воскликнул старик.
Молодые перестали есть и навострили уши.
— Царь Ираклий, дорогой Тагуи, — многозначительно проговорил гость, — ниспослан небом. Где только ни двинул он рукой, всюду обратил в прах неверных — и лезгин, и кизилбашей, и османов! А какие чудеса он творил в Индии!.. Стоит ему сесть на коня, выхватить шашку из ножен, гикнуть и налететь на врага… за ним и взгляд человека не поспеет!..
— Вот молодец! — не удержались сыновья.