Манговая дудочка - страница 36

Вскоре Нилмони Мукхерджи, его сын, жена и две дочери — все пришли к Шорбоджое.

У постели Дурги сидел Опу.

— Ну, что у вас тут случилось? — Нилмони Мукхерджи обратился к нему, как к большому.

Лицо Опу выразило беспокойство.

— Диди очень больна…

Господин Мукхерджи сел у изголовья больной девочки.

— Дай-ка пульс пощупаем… Жар большой, но ничего страшного нет. Пхони, быстро сходи в Нобабгонджу́ к доктору Шоро́ту, позови его, пусть скорее приходит… Дурга, а Дурга!.. — позвал он.

Но Дурга была в забытьи и ничего не ответила.

Немного погодя из Нобабгонджи прибыл доктор. Выслушав и осмотрев больную, он назначил ей лечение. Доктор заверил Шорбоджою, что причин для особого беспокойства нет. Правда, температура у девочки высокая, и он распорядился, чтобы на голову Дурги положили холодный компресс.

Но где же отец девочки?

Никто не знал… На всякий случай Шорбоджоя послала письмо на его старый адрес.

На следующий день буря и дождь окончательно утихли, тучи на небе понемногу рассеивались. Нилмони Мукхерджи два раза навестил Шорбоджою.

Прошёл ещё один день, — Дурге стало хуже. Доктор Шорот пребывал в растерянности. Шорбоджоя послала ещё одно письмо мужу.

Опу сидел у изголовья сестры и прикладывал к её голове мокрую тряпочку.

— О диди, ты слышишь? — звал он Дургу. — Как ты себя чувствуешь? Скажи мне что-нибудь!

Но Дурга не приходила в сознание. Временами она шевелила губами, словно говорила сама с собой, и от этого Опу становилось жутко. Он наклонялся к девочке, стараясь понять, что шепчет она, но ничего не мог разобрать.

К вечеру жар спал, Дурга пришла в себя и открыла глаза. За время болезни она очень ослабла, говорила тихо-тихо, трудно было даже понять, что она хочет сказать.

Когда мать ушла хлопотать по хозяйству, Опу остался сидеть с диди. Подняв на него глаза, Дурга спросила:

— Сколько сейчас времени?

— Уже поздно. Смотри, какое сегодня солнце. Ты видишь, диди? Сейчас солнце стоит над самой верхушкой нашего фигового дерева…

Некоторое время оба молчали.

Опу радовался, что наконец появилось солнце. Он смотрел на ветки деревьев, освещённые ярким солнцем.

— Послушай, Опу, — сказала вдруг Дурга, — послушай…

— Что, диди?.. — Он наклонился к сестре.

— Когда я выздоровею, ты мне покажешь поезд.

— Конечно, Дурга. Когда ты выздоровеешь, папа возьмёт нас с собой, и мы вместе поедем на поезде купаться в Ганге…

Прошли ещё сутки. Никто уже не помнил, когда были дождь и буря. Ослепительно светило осеннее солнце.

Утром часов в десять Нилмони Мукхерджи был дома. Он собирался пойти купаться на реку и натирал тело маслом, как вдруг послышался крик его жены:

— Иди скорее сюда! В доме Хорихора громко плачут!

Соседи сбежались узнать, в чём дело. Шорбоджоя, склонившись над дочерью, повторяла в отчаянии:

— О Дурга, посмотри же на меня! Взгляни же разок, моя девочка! Скажи мне хоть слово, Дурга, радость моя!

Нилмони Мукхерджи, войдя в дом, распорядился:

— Уходите, уходите все из комнаты. Зачем вы стоите и мешаете доступу воздуха!

— Что со мной будет! — кричала в горе Шорбоджоя, никого не замечая. — Дочь моя ничего не говорит. Почему она не смотрит?

Для Дурги свет дня угас навсегда.

Снова позвали доктора Шорота; он пришёл и, осмотрев Дургу, сказал, что сердце девочки не выдержало…

— Точно такой случай, — добавил он, — произошёл в доме Дошогхора́та Мукхерджи…

Через полчаса во дворе никого уже не было.

Отец Опу и Дурги так и не получил письма из дому. На этот раз он решил отправиться в Кришнанага́р. Правда, он никого не знал там. Зато это была не деревня, а город, небольшой, но с базаром. Он надеялся, что там ему удастся найти какую-нибудь работу. Но ошибся.

Проведя в тщетных поисках две недели, Хорихор истратил последние деньги, что привёз из дому, а случай поступить на работу так и не представился.

Хорихор оказался в затруднительном положении. Незнакомый город, нет никого, кто мог бы ему помочь или хотя бы одолжил денег. Когда у Хорихора не осталось ни пайсы, ему пришлось съехать из гостиницы при базаре. От одного человека он слышал, что в молитвенном доме бедным брахманам бесплатно дают приют и пищу. Рассказав о своём бедственном положении, он действительно получил место в уголке одной из комнат молитвенного дома. Правда, радоваться было нечему. По вечерам там собирались всякие бездельники и шумели почти всю ночь напролёт.