Мания - страница 11

К тому отчаянному поступку меня подтолкнули не слова Инквизитора или Фактора, не спокойствие мавра, не все усиливающаяся враждебность жителей деревни, а быстрота, с которой от него отвернулись другие дети. Не я один был очарован мавром; большой толпой мы следовали за ним по горам, открыто не повинуясь нашим родителям, однако после появления Инквизитора мои сверстники забыли детские удовольствия ходьбы, разговоров, рассказов, шуток и ловли луны в ручье и вскоре выкрикивали оскорбления мавру, направлявшемуся по своим делам. А он вел себя так, будто ничего не изменилось, но я понимал, что если его бросили бывшие спутники, то изменилось все.

Конечно же в душе мавр не был так невозмутим, как хотел казаться. Когда я прокрался в его крохотную хижину, где едва хватало место для лежанки и очага, и легко тронул его за плечо, он вскочил, едва подавив испуганный вскрик. Затем в прямоугольнике лунного света, проникавшего сквозь низкий дверной проем, он узнал незваного гостя и притворился спокойным, думаю, ради меня, поскольку его дыхание оставалось частым и прерывистым от столь внезапного пробуждения. Когда я выложил ему свой план, его дыхание стало более ровным, вероятно, из-за мелькнувшей безумной надежды, но затем он улыбнулся и сказал:

— Значит, мы отправляемся на последнюю прогулку?

Я употребил слово «но», поскольку задним умом понимаю, что все его надежды угасли так же быстро, как появились, и он просто потакал мне.

В прогулке при луне есть особенное удовольствие, и я думаю, что, когда мы украдкой, шип-шип, покидали деревню, не было человека счастливее меня. Я спасал своего друга, и мы были одни на горе, окутанные магией пронизанной светом ночи. Каждый шаг в лунном свете сам по себе кажется путешествием, а посеребренный пейзаж превращает любой маленький выступ, любое дерево в отдельное событие. Лишенный резких углов и мельчайших деталей, очерченных дневным светом, ночной пейзаж дышит в ритме вашей ходьбы, как будто договорился с ней о создании личной совершенной гармонии, где нет барьеров между вами и миром, лишь тайный сговор красоты и согласия. Именно ночная ходьба более всего примиряет меня с самим собой, моим миром и заключенными между ними соглашениями.

Я удивился тому, что мавр направился в горы, ибо намеревался спуститься с ним в долину и попытать счастья в мире, совершенно не похожем на наш. Я никогда прежде не бывал на равнине, не понимал ее и даже не подозревал, что в будущем сочту ее столь враждебной по сравнению с горами. Нынче я отношусь к равнинам как к подходящему месту жительства для людей, жаждущих подчинения, — плоскому дому для плоских душ, где различия сглажены конгрегацией[18] и любого, кто осмеливается думать самостоятельно, заставляют подчиниться силой. Однако в ту ночь, намереваясь спасти мавра, я представлял равнину чем-то вроде моря, по которому мы сможем уплыть от опасности. Только мавр настоял, чтобы мы карабкались к горным вершинам.

Пока мы шли между оградами huertas, небольших земельных участков и террас, мавр указывал на красные кресты, намалеванные на отдельных камнях во славу победы христианства и для защиты от преступлений, в коих он обвинялся. И каждый раз, указывая на крест, мавр тихонько хихикал. Его смех не был издевательским, скорее похожим на витиеватые буквы манускрипта, выделяющие текст и усиливающие его воздействие. Гора и все, что ей принадлежало, были его текстом, свитком, который он читал и по которому учился. А та прогулка в лунном свете была задумана, как некая экзегеза[19] исключительно для меня.

Мы шли почти тем же путем, что и я, когда искал его несколькими днями ранее. Мы миновали Обрыв Пастуха, страшное место, которое могло бы вдохновить на историю и рассказчиков далеко не таких одаренных, как мавр. Склон, не очень крутой и легкодоступный, здесь становится отвесным, а тропа вьется под нависшими скалами вдоль самого края пропасти. Мы привыкли бродить там. Ширины тропы хватало, чтобы разминулись два навьюченных мула, но тем не менее в этом месте было некое зловещее очарование, и мы, дети, иногда сбрасывали с обрыва камни и прислушивались, когда они достигнут дна пропасти. Попадались места, где, бросив камень, вы могли вообще ничего не услышать — и не потому, что долина находилась так далеко внизу, а потому, что на дне было множество глубоких ям, подобно тем, какими пользуются собиратели льда на