Манускрипт с улицы Русской - страница 13

Хмурый Юрша дружелюбно посмотрел на Ивашка:

— Постоим, брат. За веру и землю нашу постоим.

— И не одни мы будем, — добавил Василий Острожский. — Гуситы в своей борьбе называют православную церковь святой.

На Покровской церкви колокол ударил к вечерне.

— На этом все.

Свидригайло позвал дворецкого, стоявшего на страже за дверью, и сказал:

— Пускай войдет челядь, а страже скажи, чтобы впустили скоморохов, когда придут.

Скоморохов долго ждать не пришлось. Первыми в зал вошли четыре дударя в коротких рубашках и узких штанах. Они выстроились в ряд и, подняв головы с приложенными к губам дудами, поприветствовали маршевой музыкой именитых гостей.

Именитые гости ели оленину, зайчатину, птицу, разрывая мясо руками, слуги, стоявшие за их спинами, подавали миски с яствами, убирали несъеденное и поедали сами, марш заглушал громкое чавканье. Дудари отняли от губ дудки и хором пропели:

— Честь-хвалу воздайте: прежде всего господу богу, пресвятой деве, хозяину и всему обществу, что есмь в сем доме!

Князья и бояре никак не реагировали на приветствие, набивали свои желудки едой и пили вино. Затем вперед вышли трубачи и бубнист, зал наполнился громкими звуками дуд, от которых гасли свечи в канделябрах, — скоморохи зарабатывали магарыч. Подросток-танцор пошел отплясывать трепака и, остановившись, заголосил, разыгрывая обиженного:

— А в том Луцке не все по-людски: вокруг вода — в середине беда-а!

— Да хватит, хватит, — захохотал Свидригайло. — Дал бог попа, а черт скомороха... Эй, слуги, дайте им поесть-попить!

Скоморохи трапезничали стоя, а Ивашко Рогатинский, сидя за столом, присматривался к усатому красавцу гусляру, который стоял позади в проеме дверей, и боярину показалось знакомым его лицо.

Арсен же сразу узнал рогатинского пана. Он опустил глаза, уловив взгляд Ивашка, будто чувствуя свою вину в том, что встречался сегодня с его дочерью: он все еще не хотел верить, что красавица, которая сегодня бросила экзактору дукат, а потом пошла с ним, Арсеном, на Стырь, уже тогда, когда он в Рогатине впервые выступал перед людьми в скоморошьей тунике, — уже тогда, еще совсем маленькой, была боярыней. И надо же было ему сегодня идти на луцкую ярмарку и на банкет к Свидригайлу только ради того, чтобы увидеть непреодолимую пропасть, на одном краю которой стоит он, недоучившийся спудей[16] и скоморох, а на другом — боярин Ивашко, правитель земли, войск и отец Орыси.

Арсен держал в руке миску с едой и впервые почувствовал стыд, вспомнив слова Осташка о шуте в колпаке с колокольчиками: играть тут и есть стоя — не то что веселить людей на ярмарке и собирать деньги в шапку. Там он — музыкант, а тут — нищий. Арсен подал слуге миску. Ивашко улыбнулся ему, теперь узнав его. Гусляр в этот момент вспомнил песню, которую пел во дворе рогатинского пана, ее слышала тогда маленькая Орыся. Арсен подошел к столу, настроил гусли и запел еще раз для нее — взрослой девушки.

Песня звучала грустно, и Ивашко удивился, почему так печально звучат струны гуслей, словно лира нищего. Он взглянул на гусляра и крикнул:

— Веселее, Арсен!

Арсен, глядя в сторону, медленно водил пальцами по струнам.

пел Арсен, а в голосе отдавалась песня нищих, которую услышал сегодня на ярмарке: «Ой, брате мiй, брате, сильний богачу, воздай менi хлiба-солi», — и голос атамана нищих бродяг, казалось, подпевал: «Я ведь ровня с тобой...» Арсен взмахнул головой, пальцы быстрее забегали по струнам, чтобы отвлечься от тяжелых дум:

Лицо Ивашка расплылось в улыбке — ему по душе пришлась лихая песня гусляра, которая, казалось, для него была сложена. Но вдруг снова зазвучала печальная мелодия, и боярин подумал, что этот гусляр хорошо играл бы на свадьбе, потому что там поют и грустные, и веселые песни.