Манускрипт с улицы Русской - страница 7

— Надо возвращаться, Арсен...

— И — навсегда?

— Кто знает...

— Я поцелую тебя...

— Поцелуй. Нежно. Не сильно, чтобы потом не было больно...

Вырвалась из его объятий и быстро побежала, не оглядываясь. Трещала и рассыпалась на части тишина. Орыся услышала, как закричал ей вслед Арсен:

— Вернись, вернись! Нет, я не умру, не умру, пока...

А остальные слова будто замерзли на льду.

Свидригайло вернулся из русинского боярского стана собранный и решительный. Теперь он определенно знал: настал его час. Сегодня Витовт на последнем совете конгресса известит монарха о том, что он готов принять из рук повелителя urbis et orbis[9] короля чешского и в герского, римского императора Сигизмунда корону. Ведь не зря вчера Ягайло в любезном послании, написанном рукой краковского епископа Олесницкого, обещал Свидригайлу Подолье. Не будет ответа — сам возьмет его, когда придет время. Поэтому неспроста и Витовт прислал бочонок мальвазии — самого лучшего греческого вина! Спасибо, вино выпью... Пусть Витовт получает корону и постарается оторвать Литву от Польши для своих наследников — нет у Витовта сыновей, а ему уже восемьдесят. Умрет по воле божьей новоиспеченный король литовский, а корону с помощью русинских бояр получит Свидригайло.

Князь снял шлем, панцирь, кубрак[10], хотя под каменными сводами тянуло холодом; в льняной сорочке, коренастый, широкоплечий, сел на скамью возле камина.

«Когда коронуют Витовта, — думал, — ныне, завтра? Все равно в тот же день он умрет, а я с его ратниками, которые сейчас так бдительно следят за мной, войду во Владичью башню, а оттуда по торной дороге до Вильно и Тракая. Пускай советуются, а я устрою для русинских бояр банкет».

Седые волосы взлохматились под шлемом, сползли на морщинистый лоб князя; Свидригайло, поглаживая большим пальцем длинные усы, глядит на огонь. Мерцающие языки пламени время от времени вырываются наружу, облизывая под камина, и освещают короткими вспышками майоликовый кафель, где изображены битвы, пиры, лики рыцарей и князей.

Креденсеры в соседнем зале накрывают столы для банкета; Свидригайло попивает из кубка горячую мальвазию, которую прислал ему великий князь, легкое опьянение подогревает воображение, пробуждает у шестидесятилетнего князя воспоминания.

Свидригайло пристально всматривается в причудливые изгибы огня, они напоминают ему вечный огонь предков, пылавший в храмах бога Перкуна еще в те времена когда племена латгалов жили в пущах над Неманом и Двиною, а их князья-кунигасы и жрецы-кревиты платили соседним народам дань вениками и лыком. Давно угасли те священные огни предков, но отблеск их костров дошел к нему через языческие сказания. Он же жил во времена, когда выходили из болот и пущ упрямые, цепкие, яростные в своей отроческой силе ятваги и курши, захватывали почти без сопротивления когда-то могущественные, а потом разрозненные татарами княжества Черной, Белой и Червонной Руси — и добрались до самого Киева.

Князь думал. Так было: темными завоевали они Русь и от Руси сами просвещеннее стали, православную веру переняли у них, научились грамоте, а русинский язык и письменность стали основными при дворе, да и сами растворились в русинском море. И ослабели вместе с завоеванным народом: взяли у русов державный скипетр, а удержать его в руках не смогли. Еще не успела откатиться на восток татарская орда, хотя Ольгерд нанес ей поражение под Синими Водами, а Дмитрий Донской — на Куликовом поле, как с запада нагрянули железные полчища тевтонских рыцарей. Тогда-то из Кракова в Вильно прибыли послы и слабому, но жестокому и славолюбивому литовскому князю Ягайлу показали золотую польскую корону, за которую он, не колеблясь, отдал полякам Литво-Русь. И на православных землях пошел католический мор.

Свидригайло хмелел от горячего вина, языки пламени лизали рельефы на изразцах, и ему казалось, что фигуры на кафеле шевелятся, двигаются, будто звенят там на шумных пирах бокалы и ломаются копья. Свидригайло прислушался: что это за голоса? может быть, из дворца? Князь насторожился. Голоса становились все громче; Свидригайло пьянел все сильнее, он уже не раз прикладывался к кубку. И вдруг заметил, как повернул к нему голову изображенный на изразце рыцарь или князь. Он был без шлема, длинные черные волосы связаны лентой над большими ушами, глаза маленькие, блестящие, светятся неудержимой яростью, за которой — страх.