Маори по кличке "Литой" - страница 14

Ты посмеешься, дядя Вирему, но я записался в спортивный зал, иначе просто заплыл бы тут жиром, так как на настоящую работу пойти не могу — силы приходится копить для клетки, а работа, к которой мы с тобой привыкли, сил для клетки не оставит. Очень скучаю по нашему с тобой катеру и сетям, морю и нашей деревне.

В спортивном зале я, правда, не очень стараюсь, так как требуется от меня всего-навсего бить людей и оставаться живым, а это любому маори под силу.

В этой работе тоже что-то есть, дядя Вирему. Я тут вычитал в книге, которую взял в местной библиотеке, что ученые белых отыскали в нашей крови «ген воина», после чего, как принято у белых, переругались между собой и поделились на два научных лагеря, один признает этот ген, второй нет. Я стою за тех, что признают, думаю, что ты теперь тоже. Маори, как рассказывал мой дед, а также и ты с братом, моим папой, всегда любили войну. Я рассказывал как-то Джекки историю земельных войн, оказывается, тут ее уже стали забывать, хотя делают вид, что белых не любят. Я имею в виду тот момент этих войн, когда англичане как-то спросили одного из наших вождей, отчего наши воины не нападают на транспорты с порохом и едой. Тот отвечал, как и положено маори: «Ты глуп. Если мы станем нападать на них, то как же вы сможете воевать?» Англичане, говорят, его не поняли, но что меня опечалило, дядя Вирему, не сразу меня понял и Джекки, а ведь он чистокровный маори, хотя, к сожалению, уже не говорит по-нашему. Но потом, как мне показалось, понял. Я думаю, что если бы горожане чаще ездили по деревням, слушали и учились, то их дети однажды бы снова стали тем, кем были — маори.

Город, дядя, очень шумное и суетное место, отчего я устаю и чаще стараюсь бывать в парках, тут их, к счастью, очень много, или выхожу в море на лодке, где и провожу весь день до вечера, с книгами и термосом.

Твой племянник, дядя, понемногу поднимается по клеткам, начинал я, как и надо, с самого низа, а теперь уже поговаривают о полностью легальных боях. Это, сказать честно, меня слегка беспокоит, так как там все слишком сложно и как-то не по-настоящему, но зато там больше платят, так что, я думаю, придется соглашаться, так как я очень хочу как можно скорее вернуться, а потом уйти.

Насчет города еще. Недавно я дрался в клетке с другим маори, который начал выход в клетку с хака, нашего боевого танца, даже почти что правильно. А затем показал мне перед боем язык. Я сначала оскорбился, потом обрадовался, а потом совсем расстроился, сейчас объясню, почему.

Когда я пошел выразить уважение к этому человеку в больницу, он написал мне (говорить он не может, так как сломаны обе челюсти) в ответ на мой вопрос, знает ли он, что такое высунутый язык, следующее: «Это ритуальный знак силы и агрессии, больше он ничего не значит». Представляешь, дядя? Маори не знает, что делает. Он даже не знал, что это самое страшное оскорбление для маори — ведь оно означает, как я ему сказал, обещание превратить врага в дерьмо в прямом смысле слова — съесть его после победы. В общем, я посоветовал ему воздержаться от этого впредь, а то ведь мало ли, на кого он может нарваться и это кончится плохо. Но мне стало очень-очень грустно, дядя Вирему, уверен, что ты меня понимаешь.

А так, вроде бы, все у меня в полном порядке. Передавай привет тетушке, детям и всем нашим односельчанам. Если все будет хорошо, я скоро напишу еще, а если совсем хорошо, то приду на своей яхте.

Да, чуть не забыл! Дядя Вирему, пожалуйста, пришли мне настоящего табаку, мой кончился, а тот, что здесь продается под названием того, что мы курим, похож на какое-то сено, чем на табак — ни крепости, ни вкуса, ни запаха.

Еще раз обнимаю тебя, дядя Вирему, прости за скромность моего подарка.

С наилучшими пожеланиями тебе и всей нашей родне,

Любящий тебя племянник,

Моана».