Мардук

Танки остановились у окраин.

Мардук не разрешил рушить стальными гусеницами руины, чуть припорошенные снегом, и чудом сохранившиеся деревянные домики, из труб которых, будто в насмешку, курился идиллически-деревенский дымок.

Танки, оружие древних, остановились у окраин.

Солдаты в черных комбинезонах, в шлемофонах входили в сдавшийся город.

Мардук стоял у своей машины.

Из этого города он бежал пять лет тому назад.

Пенсне Мардука поблескивало на солнце.

— Ну-ка, — повернулся он к директору внешней охраны, — долбани мою любимую.

— Есть! — коротко бросил директор и дал резкую отмашку рукой: дескать, начали! Тронулись…

В воздухе сначала зашипело, как бывает всегда, когда ставят иглу граммофона на старую, заезженную донельзя пластинку; вслед за тем полилась песня.

— Хорошо, — кивнул Мардук, растроганный и умиленный, — хорошо…

— Бананы ел, — пел женский низкий голос, — пил кофе на Мартинике, курил в Стамбуле злые табаки…

Мардук-воитель, научившийся убивать людей раньше, чем любить женщин, Мардук-узурпатор, в черной папахе, белой ворсистой шубе с когтями по подолу и на рукавах, в ослепительно черных сапогах, слушал свою любимую песню.

— Я пойду в город, — сказал он наконец директору внешней охраны.

Директор пожал плечами:

— Я бы советовал вам взять кого-нибудь из стражи.

Мардук поправил пенсне.

— Не откажусь.

— Седьмой! — выкликнул из слонявшихся неподалеку охранников директор угрюмого верзилу. — Пойдете с Мардуком.

Мардук уже шел в город, в его разваленные, размятые улицы. Следом за ним припустил охранник.

— Гей, — не оглядываясь, бросил Мардук, — когда кончится эта песня, поставишь «Горочку».

Он щурился от солнца. Где-то здесь, на одной из улиц, в которые входит, вваливается сейчас его солдатня, жила Лена и жил Ионафан.

Жила? Жил? А может, и сейчас живут? Вот было бы любопытно зайти.

Мардук шел по бывшей улице меж двух рядов руин; за ним еле поспевал охранник.

«С ума сойти, — думал Мардук, — я как будто запретил себе о них думать после того, как привезли из тюрьмы истерзанную, полуживую Лену, и после того, как отдал строжайший приказ: ни в коем случае…»

Мардук остановился.

Толпа солдат деловито и весело топтала ногами какого-то шпака; вырванная из рук его берданка валялась неподалеку.

— Вот, полюбуйся, — довольно громко сказал Мардук запыхавшемуся, чуть было не налетевшему на него охраннику, — они еще считают себя представителями великой народной армии. Какое зверство, какая гадость!

— Пошел вон, — посоветовал один из солдат, — не на политзанятиях… — И тут же осекся, узнав Мардука.

Толпа распалась, освободила проход, по которому Мардук прошел к хрипевшему, недотоптанному человеку.

— Он стрелял в нас, — буркнул кто-то из солдат, но Мардук не обратил на эти слова никакого внимания.

Он нагнулся над пострадавшим, аккуратно, стараясь не запачкаться, взял за локоть. Охранник, поняв жест Мардука, помог пострадавшему подняться на ноги.

— Мы не красные, — тихим голосом начал объяснять Мардук, — мы не издеваемся над пленными. Попался с поличным — ведите в штаб, в отдел внешней охраны, расстреляйте в конце концов, но пытать! Издеваться! — Мардук предостерегающе поднял руку в черной лайковой перчатке. — Ни в коем случае… Многие, — человек покачивался и хрипел, — многие, — невозмутимо продолжал Мардук, — полагают, что, мол, война все спишет, что, мол, взаимное ожесточение… Так вот запомните: не спишет, но подчеркнет, выделит! — Мардук коротко рубанул воздух рукой. — Взаимное ожесточение! Так не поддавайтесь же ему. Будьте людьми не только на политзанятиях, но и после тяжелого, кровопролитного боя…

В воздухе зазвучала иная, веселящая, томящая душу Мардука, старая песня:

— Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идет, на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет…

Солдаты слушали Мардука и песню, опустив головы.

Мардук обернулся к окровавленному, вымазанному черной жижей человеку.

— Фамилия?

— Ишан… — человек перевел дыхание, — кулиев.

Солдаты недовольно зароптали.

Мардук поморщился и сделал знак рукой. Ропот стих.

— Так ты еще и инородец, — насмешливо сказал Мардук и резко, зная, как вздрагивают от такого вопроса, спросил: — Национальность?