Марина Цветаева - страница 8

Внешний контраст домов не имел значения для детей, они любили атмосферу обоих: музыку и книги одного, праздники и игры другого. Повторение однообразного ритма зимы и лета придавало их жизни чувство защищенности, тепла и стабильности — по крайней мере внешней. Будучи взрослой, Цветаева вернется к воспоминанию о домах в Москве и Тарусе в самые трудные времена.

Внутренний порядок жизни в обоих домах был типичен для того времени и круга людей, к которым принадлежали Цветаевы: они имели прислугу, кухарок, садовников, нянь, гувернанток — француженку и немку. Хотя на хвастовство смотрели неодобрительно, комфорт считался само собой разумеющимся. Как и во многих семьях их круга, атмосфера культуры, опиравшаяся на этические ценности и идеализм, была вполне светской и либеральной. Взрослых интересовали не только российские политические проблемы, но и мировые: дело Дрейфуса и англо-бурская война пространно обсуждались. Цветаевы всегда принимали сторону бедных людей. Родители были высокообразованными, начитанными людьми, бегло говорили на французском, немецком и итальянском. Праздником для детей были вечера в салоне и выезды в театр.

Браку Цветаевых, основанному на верности и дружбе, не хватало нежности и эмоциональной близости. Дочь Цветаевой Ариадна впоследствии назовет этот брак «союзом одиночеств». Профессор Цветаев был центром семьи, но центр его собственного мира лежал вне семьи, в его профессиональных достижениях и новых целях. Способный, преданный делу человек, он умел пользоваться связями, чтобы получить у богатых меценатов финансовую помощь и требуемую поддержку при дворе. Хотя в кругу семьи Марина и Ася ощущали его скорее не отцом, а дедушкой — шутливым, нежным, далеким. В их доме, полном музыки и пения, он знал лишь одну мелодию, «наследие первой жены». Как писала Цветаева: «Бедный папа! В том-то и дело, что не слышал ни нас, ни наших гамм, ганонов и галопов, ни материнских ручьев, ни Валериных (пела) рулад. До того не слышал, что даже дверь из кабинета не закрывал!» Цветаева принимала «глухоту» отца за признак абсолютной, спартанской преданности работе. Родители были глубоко вовлечены в дело строительства музея, который дети называли своим «гигантским братом». Только дети путали понятия о том, чем в действительности был музей. Слово «закладка» ассоциировалось у них с похоронами, а Марина обижалась на то, что когда с Урала прибыли ящики с цветным мрамором, уральский кот, обещанный родителями, так и не появился.

Но какими бы ни были ее чувства к отцу и его музею, центр вселенной для Марины составляла мама. Мама, чьи карие глаза сияли умом, но губы, казалось, всегда таили следы горечи. Мама, чья фортепьянная игра — Шопен, Бетховен, Моцарт, Гайдн, Григ — наполняла весь дом. Мама, читавшая девочкам сказки и мифы, рассказывавшая истории о героизме и страданиях, сострадании и разлуке. Мама, которая учила детей идеализму, столь дорогому ей, внушая им презрение к материальным ценностям и общественным условностям. С помощью Марины и Аси Мария Александровна создавала настроение соблазнительной близости, иллюзию всеобщего единения: они втроем в тихих зимних сумерках их московского дома читают под материнской шубой, или лежат в высокой траве полей, окружавших усадьбу в Тарусе, или сидят под маминой шалью, слушая мамины сказки. Этот закрытый нереальный мир был проникнут страстью и грустью матери. Только высшие образцы морали и смелости, долга и отречения принимались ею. Но несмотря на высокую цену вещей, это был мир, из которого никто не хотел быть исключен.

С ранних лет Марина почувствовала подавленную тоску и гнев матери. Компенсируя пустоту эмоциональной жизни, мать увлеклась романтической музыкой, поэзией, романтическими героями. Возможно, она также пыталась наказать отстраненного мужа своим плохо скрытым «страданием». А ее постоянное чувство неприязни, слабости и расстройства изливалось на детей, так же, как и скрывающийся в основе этих чувств гнев.

Два ранних стихотворения, опубликованные в 1912 году, дают представление о недостатке связи между родителями. В «Совете» отец обращается к дочери с вопросом: «Что мне делать, дитя, чтоб у мамы в глазах не дрожали печальные слезки?» И дитя отвечает: «Я скажу: расцелуй ее в глазки!» В другом стихотворении Цветаева передает свое восприятие того, как родители прячутся за условностями, но никогда в действительности не принимают участия в семейной жизни.