Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - страница 35
Сережа дает знать о себе 15 июля 1911-го: «Милая Ли-люк и Вера! Как у вас сейчас в Кокте<бе>ле. Я страшно счастлив. Целую». Марина более подробна: «Сереженька здоров, пьет две бутылки кумыса в день, ест яйца во всех видах, много сидит, но пока не потолстел. У нас настоящая русская осень. Здесь много берез и сосен, небольшое озеро, мельница, речка. Утром Сережа занимается геометрией, потом мы читаем с ним франц<узскую> книгу Daydet <Доде> для гимназии, в 12 завтрак, после завтрака гуляем, читаем, — милая Лиля, простите скучные описания…»
В общем и целом все замечательно. Нельзя сказать, что болезный Сергей замкнут исключительно на себе. Видеть и писать он умеет. Подспудно его многое тревожит.
Усень-Ивановский завод, 31 июля 1911 г.
Милая Лиля! Дни бегут совсем незаметно. Вот уже шестнадцать дней, как мы сюда приехали. — Пока писем от тебя не получал. Неужели ты мне не пишешь? Немного страшно — не произошло ли чего-нибудь в Коктебеле.
Как ты отнеслась к моему решению жить в Москве? Верно хорошо?
Мы живем в очень интересном селе. Оно совершенно русское (хотя вру — здесь много татар), настолько русское, что можно свободно перенестись фантазией лет за пятьдесят и представить себе крепостное право. Недавно в наше село приезжал губернатор (здесь недород и он приезжал для ознакомления с урожаем).<…>
Ты конечно пробегаешь глазами письмо и ищешь места с описанием занятий. Да, я занимаюсь. Готовлюсь к экзамену и еще занимаюсь языками с Мариной. <…>
— Был на кладбище[12]. Глебина могила в хорошем состоянии, а бабушкиной не нашел. Заплатил за уборку. <…>
По обыкновению не могу довести письма до конца. Сейчас уже почти совсем темно. Марина сидит у себя в комнате и что-то пишет, кажется стихи.
Веселость не покидает их. Марина пишет о себе в третьем лице:
Усень-Ивановский завод. 4-го авг<уста> 1911 г.
Милая Вера, привет от милой Марины. Она с утра до вечера откармливает Сережу всякой всячиной и, вычитав недавно, что в Турции жены султана едят рис, чтобы потолстеть, начала пичкать его (Сережу) рисом. Иногда она вспоминает Макса и стих Гумилева: «Я хочу к кому-нибудь ласкаться, Как ко мне ласкался кенгуру» — и вспоминаю тогда Вас. Никто никогда не сумеет т<а>к тереться о ее плечо и подставлять ей свое, к<а>к Вы. В этом она уверена. Марина, если Вера позволит, целует Веру. МЦ.
Это написано на видовой открытке: «Белебей. Усень-Ивановский завод. Вид на гору Масайку». Марина упоминает стихотворение Гумилёва «Кенгуру. Утро девушки» из книги «Жемчуга» (М.: Скорпион, 1910). Это, кажется, первое свидетельство ее прямого выхода на Гумилёва, на акмеистов вообще. Ей, разумеется, была известна двухлетней давности история дуэли Макса с Гумилёвым из-за Черубины (Елизаветы Дмитриевой), и хотя во время того поединка смешноватым выглядел Макс, потерявший в снегу калошу, Маринина ирония все-таки направлена на его противника.
Сергей приобщен к ее интересам. Они на пару пишут Волошину 11 августа 1911 года, еще из Усень-Ивановского Завода: «С удовольствием думаю о нашем появлении в Мусагете втроем и на ты! Ты ведь приведешь туда Сережу? А то мне очень не хочется просить об этом Эллиса».
Тут нам надо договориться, читатель. С некоторых пор Марина стала подписываться — и самосознаваться — МЦ. Для пользы дела отныне мы прибегнем и к такой форме обозначения нашей героини.
Постоянно безоблачно быть не может. Набегают тучки. Новому союзу двух молодых людей радуется мало кто, а точней — никто. Сестры не хотят отдавать его в чужие руки. Волошин не верит в долгосрочность затеи. МЦ это чувствует, обращаясь к Волошину (14 ноября 1911 года): «…ты отчего-то с Сережей за все лето слова не сказал. Мне интересно — почему? Если из-за мнения о нем Лили и Веры, — ведь они его так же мало знают, как папа меня. Ты, так интересующийся каждым, вдруг пропустил Сережу, — я ничего не понимаю».
Мы еще вернемся к этому письму. Оно — в Париж.
Молодые люди решили пожениться. Но Сережа стоит перед крайне серьезным препятствием. В Петербурге у него есть старшая сестра Анна, требующая его переселения в город на Неве. У нее муж — присяжный поверенный Александр Владимирович Трупчинский, убежденный большевик, — и две дочери. К ним его совершенно не влечет. Приехав в Петербург, он ропщет в письме к Лиле в Москву 7 сентября 1911 года: