Марьина роща - страница 44
А в проездах Марьиной рощи было совсем как в деревне. Лишь по Шереметевской да по Александровской улицам вдоль домов и заборов протянуты деревянные мостки. Но по ним ходи осторожно: гнилые и с дырами, разве только в грязищу, когда иначе не пройти, но иди с опаской. А кто в Марфушином возрасте ходит с опаской, шаг за шагом? Куда проще: скинь тяжелые башмаки и дуй прямо по улице…
Трудно было привыкнуть к фабрике: много людей и очень шумно. Машины жужжат, работницы, когда нет хозяина, все время меж собой разговаривают, а чтобы слышно было, громко кричат друг другу, точно ругаются. Но они не ругаются, просто говорят о своих делах, иные песни поют…
В закутке, который называется конторкой, сидит Александра Павловна. Она в этом отделении главная; выходит она из конторки редко, больше сидит в закутке и без передышки ест и чайник за чайником пьет. Такая худая, и куда в нее лезет? Иногда ее сменяет хозяйский брат Леонтий Гаврилович; он нестрашный, часто пьяненький, спит или песни мурлыкает, никто его не боится. Но и Леонтий Гаврилович еще не самый главный, над ним тоже есть начальник — Марфуша еще в этом плохо разбирается, — а над всеми самый большой хозяин — Кротов Иван Гаврилович. Говорят, есть и другой хозяин, Метелицьин, но того никто не знает, он на фабрике совсем и не бывает. Выше хозяина кто же? Царь, да, может, еще бог. А Марфуша в самом низу.
Подружкам, тем легче: Нюра перезнакомилась, хохочет с другими девочками; Катя совсем какая-то бесчувственная, смотрит сквозь всех, точно они стеклянные, и что-то свое видит… Марфуша всем старается угодить, как учила тетя Маша, да не получается: пальцы у нее тонкие, да неповоротливые; учат ее с машиной обращаться, машина та называется не по-русски — «Штандарт», и ее вовек не постигнешь. Больше гоняют девочку по поручениям:
— Марфушка, принеси то! Марфушка, подай это…
И вертится вьюном Марфуша, и торопится, и старается угодить, и отчаивается:
— Ничего у меня не выйдет, не сумею я, как другие.
Однако сумела. Прошло время, и поставили Марфушу к машине. Сперва, конечно, шло не шибко, и путала, и трусила, а потом понемногу выровнялась.
А как пришло умение, стала проходить и трусость. Мастерицу уважала, хотя подружки смеялись над обжорой и дразнили Марфушу подлизой. Ну и пускай подлиза, а старших надо уважать и слушаться. Нет, она не боится Александры Павловны, — коли работаешь неплохо, чего же бояться? Но вот хозяина побаивается, он и впрямь грозный, и на работу не посмотрит, выгонит на улицу, и все тут.
Вот невзлюбил он за что-то Верку Иванову. Уж она ли плохо работала? Все говорят, что хорошо, лучше многих других, работница что надо. Так не понравилось ему, что кудряшки носит. Прозвал ее «куклой мериканской».
Не могли понять работницы), чего он к Верке придирается, сам осматривает ее работу, бородкой качает, бормочет:
— Ах ты, кукла мериканская!
И все-таки подловил. Пришел в мастерскую; работницы, конечно, меж собой тары-бары, и Верка тоже работает и пальцами, и языком. Назавтра Верка не вышла. Мастерица рассказывала:
— Уволил хозяин Верку, много, говорит, болтаешь, кукла мериканская!
А одну старую работницу уволил за то, что надерзила прыщавому конторщику, который обсчитал ее на выработке. В тот раз он всем не досчитал, но все-то промолчали, а Катерина Ивановна пошла да обозвала его щенком и жуликом. Уволил хозяин Катерину Ивановну, — неважно, что проработала она на фабрике двенадцать лет.
Так кто же главнее хозяина, Ивана Гавриловича Кротова?
Матрена Сергеевна жила, как многие хозяйки в Марьиной роще: снимала комнату и держала девочек-коечниц. Давала угол и питание — не ахти какие разносолы, но добротное и сытное. Сама ютилась в коридорчике, варила, стирала, убирала, помаленьку надзирала, чтобы девушки вели себя пристойно, брала по семи рублей с души и тем существовала: вдова, одинокая, много ли ей надо?
Вместе с тремя подружками-чулочницами в комнате жили еще две девушки с кондитерской фабрики Ливанова. Их Матрена Сергеевна считала самыми выгодными жиличками.
…Славную фабричку поставил Ливанов в конце Пятого проезда. Выпускает он ходкий товар, и правило у него незыблемое: