Маринновый цвет - страница 20

  Солнце стояло слишком высоко, чтобы слепить глаза, но всё пространство между ним и землёй было заполнено светом и гулом. Где-то работала пила, пъяная от бензина, и Габриэль слышал обрывающийся ударом падения крик живого ещё дерева. Ковш вгрызался в обрыв и, отплёвываясь камнями, трактор отъезжал в сторону высыпать землю, оставляя след грязью и раздавленной травой. Габриэль имел дар слышать и бежал, не в силах никому помочь, от этих стонов, последних криков, но душа рвалась и не было спасения для него. А солнце стояло уже слишком высоко, чтобы жечь, но имело дар видеть и сгорало от боли изнутри. Габриэль чувствовал эту боль и звал ветер, и тот прилетал. И были крыльями его облака. Он спешил дальше так, как всегда спешат ветра куда-то, но облака прятали сейчас землю, давая солнцу отдохнуть. А Габриэль ждал, потому что только Маурин могла помочь забыть о боли - ему.

  Я почувствовал, что должен немедленно идти. Куда? Я не знал этого, но непреодолимое движение уже захлестнуло. Оставаясь и там, чувствуя и слыша, как плачет Габриэль, я отмечал, как здесь, быстро иду к реке, вниз по улице. Внезапно, мне показалось, что заложило уши, возникла тишина. Я стоял на серых камнях прямо у воды. Но реки тоже не было слышно. В усилии ожидания что-то возникло, что-то, что нельзя пропустить, и я посмотрел наверх, в бесконечность прозрачного неба, до линии облаков.

  Самолёт тронулся, сразу же бросив себя в воздух, и устремился почти перпендикулярно земле вверх.  Он поднимался всё выше, прорвал облака и, наконец, оказался в небе под солнцем, ярким до невозможности смотреть. И в голубизне этой, над белым полем облаков, похожих на море одуванчиков,  самолёт вздохнул облегчённо и, сбросив напряжение подъёма, развернулся и плавно полетел на восток. Пилот не мог ещё позволить себе расслабиться, ожидая разрешения с земли на смену курса, кабина была вся залита солнцем, казалось, самолёт летел прямо на него. Микрофон ожил голосом, пилот ответил положенным набором фраз и направил самолёт по большой дуге, немного клоня его и подставляя бок солнцу. Стюардесса, заглянув в кабину, предложила кофе. Пилот улыбнулся ей и принял чашку, сдвинув один наушник. Самолёт сейчас не нуждался в управлении и ровно летел на запад.

  Не оставляя следа, серебрящейся линией, как будто стрелу выпустили из лука, самолёт вонзился в облака и исчез. Я очнулся. Надо было подумать, я помнил, что это знак, но сколько времени я провёл здесь ? Я не знал этого. Испугавшись, что Настя возможно уже вернулась и волнуется, я повернулся, чтобы идти к дому и сразу же увидел, что больше не один у реки. Неподалёку расположился с удочкой бородатый старик, который, казалось, спал. Однако, когда я проходил мимо, он неожиданно сказал:

  - Nach Lissabon (В Лиссабон).

  - Entschuldigung? (Простите?)

  - Ich meine das Flugzeug. Das willst du doch wissen? Oder nicht? (Я про самолёт. Ты же это хотел знать? Или нет?)

  - Ja, danke... Aber...( Да, спасибо.... Но....)

  - Geh jetzt. Ich habe was zu tun (Теперь иди. Мне есть, чем заняться), - он первый раз поднял голову и посмотрел в лицо. Его глаза были прозрачно-серые и смеялись.  Я не помни, как дошёл, но осознал себя, когда стоял на крыльце, у двери своего дома. Я перешагнул порог и сразу же зазвонил телефон, как будто ждал моего появления.

  Звонила Настя.

  - Слушай, не разбудила? Я тут задержусь. Ты что делать собираешься?

  - Ещё не решил...

  - Знаешь, ты, может, отдохни сегодня, а подвал мы завтра вместе разберём? Всё равно ты не знаешь, что нельзя выбрасывать, а то будет, как в прошлый раз...

  - Хорошо. Не очень то и хотелось. Ты когда вернёшься?

  - Часа через три. Ты не скучай.

  - Я никогда не скучаю.

  - Везёт! Ну, пока.

  Я положил трубку и некоторое время смотрел на неё, прислушиваясь к тишине пустого дома. Потом, не зная зачем, собственно, поставил на огонь чайник, сразу же передумал, и, выключив плиту, пришёл в кабинет, где уселся в кресло. Мыслей не было, я был в каком-то странном состоянии тревожной разбросанности. Телефон зазвонил опять.