Мария, княгиня Ростовская - страница 39

Удар, нанесённый волжским булгарам, был внезапен, как удар молнии. Город Булгар был велик и хорошо укреплён, но даже собрать всё своё войско, какое можно, булгарский правитель не успел. Конные тумены пришельцев подошли, отрезав город от сухопутных дорог, расположились по-хозяйски под стенами Булгара и стали уверенно готовиться к штурму.

Правда, водный путь был всё ещё в руках булгар. Булгарский хан послал с быстрой ладьёй просьбу о помощи, и уже вскоре посольство булгарское, пройдя по Клязьме, стояло у врат Владимира. Да, немало было меж великим князем Владимирским и булгарским ханом взаимных обид, но сейчас это всё были обычные соседские дрязги, перед лицом смертельного врага.

Но покуда шли переговоры, всё кончилось. Считанные дни продержался город Булгар, и вот уже вслед за послами появились беженцы — напуганные, измученные, голодные люди, наполнившие русские города, они рассказывали такие ужасы…

Сердобольные люди ахали, слушая о бедствиях, подавали беженцам куски и мелкие деньги. А кто и радовался, глядя на унижение бывших грозных соседей, а то и пытался нажиться на чужой беде. Но таких всё же было меньшинство.

Летописец поёжился от холодка, пробежавшего между лопатками. Ладно… Что-то в последнее время он всё ужасы да бедствия описывает, как будто нет на земле уже никаких радостных событий.

Савватий вздохнул, отложил перо. Нет, что-то тут он не того… Летописец, конечно, обязан всё записывать точно, но нужны ли такие подробности?

Ему вдруг представилось, как спустя сотни лет тамошний летописец или библиотекарь, разбирая его каракули, будет смеяться над этим местом. Хорошо ли это, выставлять на смех своих современников? Нет, надо переписать страницу, вот что…

По полу кавалькадой промчались подросшие котята, Савватий проводил их взглядом. Вот интересно — уже сколько выводков, и хоть бы один белый котёнок… Всё подзаборники какие-то рождаются у Ирины Львовны. А жаль… Многие уже спрашивали, нет ли белого котёночка…

На стол, заваленный пергаментом и писчими перьями, тяжело вспрыгнула Ирина Львовна. Она заметно постарела и отяжелела, но котят приносила исправно, каждый год.

— Что, кошища, небось есть хочешь? — спросил отче Савватий. Кошка в ответ прижмурилась, не отвечая, тем самым давая летописцу возможность самому осознать всю глупость заданного вопроса. Какая это кошка в своём уме откажется подкрепиться?

— Держи, животина! — отче Савватий положил на глиняное блюдце припасённый себе на обед кусок варёной говядины, размял его пальцами. Кошка строго посмотрела на него и коротко мяукнула.

— А! — догадался Савватий — Ну извини, не учёл.

Он снял блюдце со стола и поставил в угол, возле крайнего стеллажа. Котята немедленно прекратили беготню и устремились к блюдцу. Ирина Львовна спрыгнула со стола и тоже направилась к своему семейству.

Савватий вернулся к столу. Итак, на чём остановились-то? Да, на несущественном. Страницу надо бы переписать… Или не надо?

Летописец задумался. В окно веяло последним теплом уходящего бабьего лета — последним теплом этого года. Скоро, скоро польют дожди, облетит листва, а затем и снег укроет всё сущее белым пушистым одеялом…

Жёлтый листок, крутясь, влетел в окно, и Савватий внезапно почувствовал острую грусть и жалость. Грусть от уходящего навсегда лета, и жалость от того, что не может он передать на пергаменте всё это — ласковое уходящее тепло, и этот вот крутящийся листок… Он посмотрел на пергамент, лежащий перед ним на столе, с неожиданной неприязнью. Несущественное… А что есть несущественное? Вот почему считается, что следует записывать, был ли нынче хороший урожай жита, к примеру, или про набеги половецкие, а про кошку вот никак нельзя? Это здесь и сейчас нам кажется, что это важно — какой был нынче урожай… Какое дело будущим поколениям, какой был урожай в такое-то лето давным-давно минувшего года? Ну вот не всё ли ему, Савватию, равно, каким был урожай пшеницы или ячменя в каком-нибудь давно исчезнувшем городе в триста двадцатом, скажем, году от основания Рима? Абсолютно всё равно. Куда интереснее было бы узнать, что думал, что видел вокруг, что чувствовал тогдашний летописец, корябавший своим стилом навощённые дощечки…