Марк Аврелий - страница 12

Мы поехали на охоту, где проявили доблесть. Говорят, мы взяли несколько кабанов, но мне не удалось их видеть. Потом мы поднялись верхами на очень крутой холм. После полудня вернулись домой, что до меня — к книгам. Я разделся, разулся, лег на постель и прочел две речи Катона. Окончив чтение, написал два отрывка, посвященных божествам огня и воды. Поистине сегодня я был не в духе: опыт дурен, в точности достоин тех охотников и сборщиков винограда, от гама которых я не могу укрыться и в комнате.

Кажется, я простудился. Потому ли, что на рассвете гулял, или потому, что написал дурную вещь, — не знаю. У меня обыкновенно бывает насморк, но сегодня он стал сильнее. Итак, долой масло из светильника, колпак на голову — и в постель! От верховой езды и насморка я вовсе лишился сил. Будь же в добром здравии, дражайший и любимейший из наставников, которого мне, смею сказать, не хватает больше, чем самого Рима…

Спал я долго, и моя простуда прошла. Сегодня с пяти до семи часов утра снова читал Катона и писал, немного получше, чем вчера. Пошел поклониться отцу, лечил горло водой с медом, которую после выплевывал, — так я передаю слово „полоскать“, которое встречается у древних писателей. Был рядом с отцом при жертвоприношении, и мы сели завтракать. Что я ел? Немного хлеба, а другие насыщались хлебом, луком и рыбою. Затем мы пошли помогать виноградарям. В полдень — снова домой.

Я немного поработал, потом долго разговаривал с матушкой, которая присела ко мне на постель. Я спросил ее: „Как ты думаешь, что делает сейчас мой Фронтон“? И она: „А ты как думаешь, что делает Грация“? И я в ответ: „А их воробушек“? Мы спорили, кто из нас больше любит тебя и ее, и тут ударили в било: оповещали, что отец отправился в баню. Ужинали после бани в давильне (не баня была в давильне, а ужин после нее). Шутки виноградарей весьма забавляли нас. А теперь, собираясь лечь на бок и опочить, я отчитываюсь о прожитом дне любимому учителю».

Автор этих простодушных писем — двадцатитрехлетний Цезарь, соправитель Империи, назначенный консулом следующего года. Он живет в сельской вилле в двадцати километрах юго-восточнее Рима. Его корреспондент — знаменитый адвокат, друг семьи, его наставник, преподающий ему также высший курс риторики. Неотложные дела задержали его в столице с женой и маленькой дочкой. «Отец», о котором говорится в письме, — царствующий император, дядя автора, усыновивший его согласно династическому плану своего предшественника, скончавшегося семь лет тому назад. «Матушка» — родная мать Цезаря, двадцать лет назад овдовевшая.

Все эти люди несметно богаты, владеют огромными угодьями и мануфактурами, не говоря уже об императорской казне, вполне легально не отделенной от частного состояния государя. В их распоряжении десятки дворцов в Риме, в Италии и по всей империи. Но атавистическая любовь к простоте удерживает их в деревенских домах — старых ухоженных поместьях, где к хозяйскому дому примыкают службы, а рядом с термами стоит давильня. Да и создан этот тип виллы для полного самообеспечения. Кузницы, ткацкие станы, мельницы, стада дают все необходимое для семьи в течение ее отдыха. Когда самый богатый человек на земле именуется просто Антонином, он живет только тем, что дает ему маленькое имение Лорий в Лациуме. Он вовсе не скуп. Просто он — богатый провинциальный помещик, родом галло-римлянин.

Те же склонности и у его приемного сына Марка Аврелия. Но воспитан Марк не приемным отцом, а в Риме собственной матерью и родителями отца, по происхождению тоже провинциалами — испано-римлянами. И если в его письмах чувствуется некоторая похвальба самодисциплиной, которую он соблюдает сверх меры, — быть может, это потому, что некогда его предки дышали сухим воздухом и обитали на скудной почве Бетики. У него нет, как у его отца-императора, интуитивной, непосредственной связи с плодородной почвой Лациума, для него она служит только подходящей метафорой, да и то случайно.

И вообще кратчайший путь к любым вещам для юного Цезаря в этот момент проходит через риторику, которую преподает ему адвокат Фронтон. Но он уже начал заниматься и философией — главной соперницей риторики в римском воспитании. Честолюбивые дед с бабкой рано стали развивать и культивировать естественную склонность молодого Марка к самонаблюдению и диалектике: они спешили раз и навсегда связать себя с самой верхушкой государства. И это им прекрасно удалось: именно образованность мальчика привлекла к нему внимание двоюродного деда Адриана, не имевшего детей.