Марк Аврелий - страница 20

малая, милая, что от меня улетает, гостья моя, подруга моего тела, куда ты уходишь — бледная, закоченелая, голая? Больше нам с тобой не играть».

Этот метафизический пируэт совсем не похож на старательные исследования небытия, которые оставил нам Марк Аврелий. Перед нами два способа быть римлянином, один и тот же целомудренный героизм последнего мига. Император-эстет встретился с императором-стоиком в мавзолее на берегу Тибра — нынешнем замке Святого Ангела.

«В самый день его усыновления юному Веру (Марку Аврелию), — пишет его биограф, известный под именем Юлия Капитолина, — почудилось, будто плечи его из слоновой кости, будто он попробовал, какой груз они могут вынести, и убедился, что плечи его стали гораздо крепче. Он скорей огорчился, чем обрадовался, узнав, что Адриан усыновил его, и с сожалением покинул материнские сады ради императорского дворца. Люди, его окружавшие, спрашивали его, почему он грустен после столь славного усыновления, и он указывал им на беды, сопряженные с властью государя. В это самое время он вместо Вера стал называться Аврелием по семейному имени Антонина».

Картина более чем ясна: восемнадцатилетний юноша, уже имеющий некоторую склонность к морализаторству на словах и на деле, вдруг чувствует, какое расстояние отделило его от близких, и смущенно принимает их поздравления. Он выходит из положения при помощи нравоучительной философской речи, подобной упражнениям в риторике, которые начинал задавать ему Фронтон. Это первое его публичное заявление. Позже он познакомился с красноречием искренности — тем, что обезоруживает противника не хуже любых уловок. Его голос, ставший глухим и слабым, привлекал к себе внимание слушателей. В момент его усыновления никак нельзя было предвидеть, что этого юного интеллектуала будут слушаться воины, что этот маленький ритор станет трогать сердца народов. Ставка Адриана была рискованной: он рассчитывал, что наставник, данный им ребенку, из которого неизвестно что может выйти, и неопытному подростку, проживет долго. А если два юных Цезаря и успеют созреть под сенью Антонина — много ли шансов, что они смогут ужиться друг с другом, деля неделимую, по сути, власть?

Античные авторы задним числом объясняли поразительную прозорливость Адриана его познаниями в астрологии. Он читал судьбы близких, так же как и свою, по гороскопам, поясняют они. Но почему тогда сначала он избрал Цейония Коммода — того, про которого после смерти сам сказал: «Я оперся на шаткую стену и потерял три миллиона сестерциев»? Один астролог намекнул ему, не ошибся ли он в гороскопе, но император ответил: «Нет, нужно было быть такому Цейонию». Не менее загадочна для нас и верность Марка Аврелия своему названному брату, когда уже никому не было дела до предсмертных капризов Адриана.

У нас, конечно, мало сведений о смутном времени передачи власти от императора, воцарение которого после смерти Траяна тоже происходило среди тайн и драматических событий. Можно представить себе, как приходилось Марку — кандидату на престол, которого умирающий в бреду избрал на крайний случай, меж тем, как другой претендент, его ровесник, был казнен. Чтобы вынести это испытание, поистине нужно было иметь крепкие плечи — пожалуй что и из слоновой кости. Хотя биографы Антонинов оставили нам совершенно безмятежный облик их Империи, она никогда не знала примера спокойной передачи власти. Отсутствие конституционных правил престолонаследия каждый раз делало кризис неизбежным и в некотором роде служило обоснованием явного или неявного государственного переворота.

В письме к матери Марка Аврелия, написанном по-гречески — на языке образованных людей, — Фронтон признавался: «Я восхищался Адрианом, но никогда не мог полюбить его». Один из величайших римских императоров, дотошный администратор, великолепный строитель, безукоризненный гуманист, но вместе с тем феноменальный гордец и эгоист не оставил ни одного друга, ни одного наследника, близкого ему по крови или равного по уму. По этой причине, хотя, может быть, и из-за тайного презрения к окружающим, он в конце концов уступил место почтенному сановнику и двум юнцам при нем. Иначе говоря, он бросил вызов своему старому врагу — сенату. Наследники, думал он, не затмят память о его царствовании собственным блеском, но и не похоронят под развалинами. Адриан Великолепный надеялся, что заставил забыть Траяна, и был уверен, что останется первым в своем веке.