Маркус и Сигмунд - страница 3
— Восхитительное жаркое из ягненка в соусе кантарелли, возможно, на несколько минут отвлечет вашего сына от острой тоски по папе. Вы со мной согласны, господин Симонсен?
Монс, мучимый угрызениями совести оттого, что лежит в больнице по какому-то почти наверняка неопасному поводу, раскошелился на то, чтобы у мальчиков каждый день был настоящий обед гурманов.
Маркуса, в сущности, еда не очень-то и занимала. Как правило, в школу он брал яблоко и пару бутербродов — один с сыром и один с печеночным паштетом. Этого было достаточно, такая еда казалась намного вкуснее, чем маленькие бутербродики с лососем, яйцом и петрушкой или гусиным паштетом и апельсиновой цедрой, которые клал ему с собой Сигмунд. Маркус отдавал канапе Эллен Кристине или Муне. Тайком, чтобы не обидеть усердного повара. В результате к обеду он все время был очень голодным и проглатывал всю еду, приготовленную Сигмундом и поставленную на стол им самим. Потому что дома у Маркуса и Сигмунда было четкое распределение обязанностей: Сигмунд готовил, Маркус делал все остальное.
— Я — художник, — пояснял Сигмунд, — а ты — чернорабочий. И это так же важно. Как ты думаешь, Генри Мур[1] создал бы все свои фантастические мраморные скульптуры, если бы старый верный Альфредо не высекал куски мрамора из белых склонов Каррары?
Маркус, который понятия не имел, кто такой Генри Мур или Альфредо, думал, что, в сущности, ему все равно, кто и что делает. Единственное, что имело значение, — это то, что, пока Монс лежит в больнице, ему придется мыть всю посуду, которой с каждым разом становилось все больше и больше.
Маркус полежал на диване еще пару минут, потом вздохнул, встал и пошел на кухню, где юный шеф-повар уже вовсю трудился. Сигмунд был самым высоким мальчиком в классе. А в новом поварском колпаке он, вероятно, становился самым высоким мальчиком в мире. Казалось, его друг оснащен белой печной трубой, и Маркус думал, не пойдет ли из нее пар, когда повар с головой уйдет в готовку. Кроме колпака на Сигмунде был бордовый передник. У него было много передников, и по тому, какой передник Сигмунд выбирал, Маркус мог догадаться, какая страна вдохновляла в этот день художника на приготовление обеда.
Сегодня передник Сигмунда был украшен итальянским флагом и надписью: «La bella Italia».[2] Когда Маркус зашел на кухню, повар стоял у плиты и пел «Сердце красавицы».[3]
— У нас сегодня итальянский обед? — спросил Маркус.
Сигмунд обернулся и посмотрел на него с удивлением:
— Как ты догадался?
— Повезло.
— Однако ты прав. Сегодня будет итальянская еда. По полной программе! Сначала будет брускетта.
— А-а, — сказал Маркус, — значит, будет брускетта.
— Только не говори, что ты не знаешь, что это такое.
— Нет, а что?
— Брускетта, — протянул Сигмунд с итальянским акцентом, более итальянским, чем у настоящего итальянца, — брускетта — это маленькие кусочки пожаренного на гриле белого хлеба, опущенного в растительное масло, посыпанного мелко порубленным чесноком и смазанного, например, томатной пастой. Просто, скромно и вкусно. Брускетта. Можешь это произнести?
— Зачем мне это произносить? — слегка удивившись, спросил Маркус, — по-моему, хватит того, что я это съем.
Сигмунд покачал головой:
— Нет, очень важно, чтобы ты правильно произносил итальянские названия. Ты же будешь подавать.
— Я знаю, — сказал Маркус, — но ведь необязательно тебе сообщать, что ты будешь есть. Тем более что ты уже сам мне рассказал.
Сигмунд был неплохим парнем, о котором говорили много хорошего, но очень жестким работодателем. Называя себя поваром, а Маркуса чернорабочим, он не шутил. В обязанности чернорабочего входило накрывать на стол, подавать еду, убирать со стола и мыть посуду. Никогда в жизни Маркус не выполнял столько работы по дому, зато он никогда не ел столько полных фантазии блюд, изготовленных Сигмундом при помощи сковородок и кастрюль на кухне. Еще повар требовал отдельной тарелки для каждого блюда. В результате Маркус проводил у раковины по часу кряду. Монс не считал нужным покупать посудомоечную машину, поскольку они жили с сыном вдвоем. Теперь Маркус жил вдвоем с Сигмундом, и тем не менее приходилось ежедневно мыть посуду как будто после десяти-двенадцати человек.