Марсель Карне - страница 17
Не раз писали, что для Карне «Забавная драма» — фильм чужеродный. Многие критики считают настоящим автором картины сценариста, чья индивидуальность, по их мнению, господствует здесь безраздельно. Это справедливо лишь отчасти.
Родство «Забавной драмы» с философски-иронической, афористичной, построенной на бесконечной игре слов поэзией Превера — несомненно. В блистательно нелепых, искрометных диалогах фильма легко узнать насмешливый, разноречивый, озорной и виртуозный стиль поэта, которого французы называют «улыбающимся анархистом». Но с той же легкостью в картине узнается стиль Карне: его условный реализм, дымка таинственности, окружающая самые обыденные вещи, дразнящая ненатуральность декораций, каким-то чудом превращенных в обжитые интерьеры...
Конечно, трудно (и, наверное, не нужно) разделять неразделимое. Содружество Карне с Превером было длительным и органичным. Кто на кого влиял? Чьи настроения, чьи взгляды отразились в их произведениях? «Нам уже часто задавали этот вопрос, — говорит Карне, — но ни я, ни Превер никогда не могли на него ответить. Дело в том, что я и Превер, мы составляли как бы одно целое с самого начала, с первой идеи нашего первого сценария...»[44]
В «Забавной драме» тоже чувствуется эта слитность. Карне умеет находить пластический эквивалент литературным образам Превера. Он наделяет иронические фантазии телесностью земного бытия, и в то же время обнажает их бурлескную основу. Он не скрывает, а подчеркивает близость фильма к сюрреалистским эксцентрическим ревю и театральным интермедиям поэта. Он выдвигает диалог на первый план. Не потому, что сдал свои позиции и стушевался, а потому, что так задуман фильм. Задуман как пародия, как поэтический эксперимент в «духе Превера».
Условность действия намеренно обострена и выставлена напоказ. Условия игры объявлены, зрителя вводят в атмосферу творческой лаборатории. Жанр детективного романа препарируется, разнимается на части. Из них пытаются составить новое, кинематографическое целое. При этом части путаются, их выстраивают по другой, не детективной логике. (К примеру, мы сначала видим миссис Молинё на кухне и узнаем, что она прячется от гостя, а потом гость решает, что она убита.) Интрига, разумеется, теряет всю свою загадочность. Обязательные многоточия и восклицательные знаки детектива попадают в самые неподходящие места. Тревоги персонажей выглядят нелепо, а многозначительно таинственная обстановка усиливает комический эффект.
Отточенная галльская ирония комедии насквозь литературна. В ней ощущается изысканность филологического опыта. Превер жонглирует понятиями и словами, рассыпает их на составные части и действует, как фокусник, протаскивая сквозь ушко какого-нибудь каламбура рой ассоциаций. Герои фильма на лету подхватывают словесные мячи и тут же возвращают их партнеру. Комические ситуации «рифмуются». Стихия алогизмов внутренне организована. Юмор «Забавной драмы» не без оснований называли «ледяным».
Пародия умна, тонка, всеразрушающа и саркастична. Она напоминает те стихи Превера, в которых из словесной путаницы (типа «Старик золотой с часами в трауре. Кофейная змея с очковой мельницей. Пенковый маршал с отставной трубкой...»), из нагнетания случайных, ничем не связанных предметов и понятий возникает образ хаотического мира, потерявшего устойчивость и смысл. В «Забавной драме» логика абсурда, сдвиг обычного в нелепость служат той же цели.
Вначале кажется, что авторы высмеивают лишь приемы детективного романа. Но от штампов развлекательной литературы незаметно перекинут мост к штампам реальной жизни. Общепринятые формы полицейского допроса, публичной лекции, светской беседы, проповеди, объяснения в любви, ссоры воспитанных людей и перебранки грубиянов комически переосмыслены. Обычное и повседневное утрируется, превращаясь в фарс.
Каждая сцена начинается почти как в бытовой картине, а заканчивается гиньолем. Любой, казалось бы, невинный шаг, предпринятый героями, приводит к невообразимой путанице. Любое, самое глубокомысленное умозаключение оказывается бредовым.