Марселино Хлеб-и-Вино. Большое путешествие Марселино - страница 3
по воскресеньям и праздникам в окрестных деревнях, где своего священника нет, могут окрестить новорождённого, обвенчать молодожёнов, похоронить умершего старика, устроить крестный ход[6], когда положено, и каждому готовы дать совет, утешить и выслушать исповедь.
Живут они по-прежнему подаянием, и несколько лет назад мы их чуть было не потеряли из виду, поскольку прежний мэр довольно скоро умер, и однажды на своём осле в монастырь заявился новый и спросил монахов, по какому, собственно, праву они тут живут. Но те отвечали кротко и очень смиренно, что, если надо, немедленно оставят дом, который сами же и подняли из руин, а некоторые уже принялись собираться в дорогу; тогда мэр передумал и позволил им пока оставаться на месте.
Спустя годы умер и этот мэр, а новый, внук того, первого, продолжал все начинания своего деда и добился согласия сельской управы, так что участок монахам оставили. Каждые десять лет власти возобновляли своё разрешение, и столько пользы было от этого окрестным деревням, что однажды отцу-настоятелю сообщили о решении подарить монахам на вечные времена и землю, и здание на ней. На это настоятель любезно и твёрдо ответил, что таким способом его с собратьями неизбежно принудят покинуть дом — для них ведь непозволительно иметь собственность и жить чем-то помимо подаяния.
Монахи трудились усердно и с любовью, и со временем их монастырь сделался зданием не только крепким, но даже красивым. До воды было недалеко, и монахи постарались вырастить кое-какие деревья и цветы. Огород у них был ухоженный, чистый и аккуратный. И вот тогда, — а почти уже наступил век, в котором мы с вами живём[7], — однажды очень рано, пока даже петухи ещё спали, брат привратник[8] услышал что-то вроде плача за слегка прикрытой дверью. Он прислушался внимательнее и в конце концов вышел посмотреть, что же это такое. Далеко на востоке, казалось, уже занимался рассвет, но вообще-то была ещё ночь. Привратник прошёл на звук несколько шагов и увидел шевелящийся свёрток. Он приблизился; именно из свёртка и доносились звуки, бывшие не чем иным, как плачем новорождённого, — видимо, кто-то оставил его на пороге несколько часов назад. Добрый брат подобрал младенца и вошёл с ним в монастырь. Чтобы не разбудить спящих, — ведь монахи очень уставали за день, а ночи в монастыре короткие, — он постарался занять малыша, чем мог, и, не придумав ничего лучшего, намочил водой белую тряпочку и дал её пососать младенцу. Тот остался доволен и действительно замолчал.
Где-то очень далеко закричал первый петух, и монах с ребёнком на руках услышал, как тихо выбирается наружу кот (он всегда выходил в сад в этот час, чтобы поохотиться на каких-нибудь ещё сонных зверюшек). Уже было время звонить в колокол и сообщать братии о найдёныше. Малыш давно закрыл глазки и заснул, согретый грубой рясой[9] доброго монаха. Хорошо хоть была весна и морозы уже прошли, иначе бедный крошка мог бы и не пережить холодной ночи.
Прозвонил колокол, и тут же слышно стало, что проснулся весь дом. Когда брат предъявил ребенка отцу-настоятелю[10], тот не мог скрыть удивления. Вместе с ним ахали и охали остальные монахи, что сбежались, услышав недоуменные восклицания. Брат привратник снова и снова рассказывал, как всё произошло, а остальные каждый раз улыбались и сочувственно качали головами. Действительно, задача была не из лёгких. Что делать с ребёнком бедным монахам, которым и кормить его нечем, и заботиться о нём почти что некогда? Отец-настоятель распорядился было, чтобы один из братьев, что собирались идти в какое-нибудь село, взял с собой малыша и сдал его властям. Но брату привратнику и некоторым монахам помоложе такое намерение совсем не понравилось, и брат Бернард возразил первым:
— Отче, — сказал он настоятелю, — а не стоит ли сначала окрестить его?
Эта мысль понравилась всем. Настоятель согласился и решил, что малыш задержится в монастыре до тех пор, пока хотя бы не сделается христианином. Все уже направлялись в монастырскую часовенку, когда брат Хиль остановил процессию новым вопросом:
— А как мы его назовём?