Я теперь виню себя и рисую себе Марсию Уотерс с ее веснушками и живой зеленью глаз. Весной я воображаю ее смеющейся, а осенью представляю печалящейся. Я нашел шкатулку в трех милях вниз по реке: темное и мягкое дерево, а защелка — просто пятно ржавчины. По весу можно было судить, что в ней все еще лежат те кости, что старый Уитни выкопал на своем поле и запихал за поленницу. Я взломал шкатулку и ожидал услышать птиц, но услышал только звуки реки, вьющейся в илистых отмелях, да полузабытые вопли старого Джона Уитни в тот день, когда я вымазал свое лицо совиной кровью, словно боевой раскраской, и зарубил старика его собственным топором.