Мартин ничего не украл! - страница 5
Сауль засмеялся. Хоакин с серьезным лицом молча шел впереди, словно и не слышал этого разговора.
— Ну? — спросил Сауль.
— Что? — вопросом ответил Хоакин, явно недоумевая, о чем речь.
— Как ты считаешь: съедим еще по одной?
— Заметно будет.
— Вот увидишь — не будет… Правда, Хустино, не будет заметно? Да?
— Если ты сумеешь красиво перевязать…
— Вот посмотришь! — И Сауль снова взял пакетик из руки Хоакина, которая как-то невольно разжалась.
Он развязал ленточку и дал каждому по конфете.
В этот раз никто не выбирал — уж кому какая достанется… Сауль положил конфету в рот и уже хотел перевязать пакет, как вдруг Гервасио в страшном гневе закричал:
— Ты взял две! Я сам видел. Открой рот! А ну, давай! Покажи!
Сауль торопливо жевал.
— Тогда мне тоже дай еще одну! — потребовал обвинитель.
Сауль дал. И Хоакину тоже дал, и Хустино тоже. Хустино — тот просто засунул конфету в рот, а вот Хоакин запротестовал:
— Видно же будет!
— Да нет! Вот увидишь, я так ловко перевяжу, что никто и не догадается.
Присев на крылечко какого-то дома, он с особой тщательностью начал завязывать бант. Но кулечек все-таки стал меньше.
Когда Сауль отдал кулечек Хоакину, тот расстроился:
— Ой! До чего же видно, что мы часть съели!.. Правда, Хустино?
— Да.
— Правда, Гервасио?
— Да.
— Очень видно?
— Ну, ясно. Мы ведь съели двенадцать конфет! Каждый по три. А нас четыре. Трижды четыре — двенадцать.
И Сауль ехидно улыбнулся.
Хоакин рассвирепел. Он бы с удовольствием избил забияку.
— Свинья! — выругался он.
— Почему — свинья? А ты разве не ел?
Неоспоримый довод…
Хоакин положил кулечек в карман куртки и продолжал идти. Лицо его было очень мрачно. Все молчали. Только Гервасио время от времени пытался смеяться, но смех его звучал как-то неуместно. Пытался он и завязать разговор, но ему не отвечали.
Сауль сказал, обращаясь к Хоакину:
— Почему ты так надулся? Думаешь — нехорошо, что мы конфеты съели?
— Конечно.
— Ничего тут плохого нет!
Голос Сауля звучал так уверенно, что Хоакин остановился и спросил:
— Почему — ничего плохого?
— Потому что этого учителя я бы ядом угостил, а не конфетами.
— Что верно, то верно! — согласился Гервасио.
— Да ведь мы все радовались, что он не приходит в школу!
— Я, например, радовался, — подтвердил Гервасио.
— А ты? — спросил Сауль у Хустино.
Тот как-то неопределенно поморщился.
— А ты? — спросил Сауль у Хоакина.
— Я тоже был рад, что он не приходил к нам в класс… Но мама дала мне конфеты для него, а мы съели.
— Мы ведь не все съели. Еще много осталось.
— Но нельзя ж нести ему почти что пустой кулечек.
— Так давайте съедим, которые остались.
Хоакин шел не останавливаясь.
— Нет, ты вспомни, — настаивал Сауль, — как он однажды тебя наказал и до семи часов вечера держал взаперти.
— Я помню.
— А когда он заставил тебя десять раз подряд переписывать глагол «иметь» в отрицательной форме! «Я не имею, ты не имеешь, он не имеет, мы…»
Саулю не пришлось закончить спряжение. Хоакин вынул из кармана кулечек, разорвал ленточку и протянул ему конфету.
Все съели по конфете. Потом снова взяли по конфете и снова съели. Снова и снова… Осталось три конфеты.
— Что делать? Осталось только три — одному не достанется.
— Бросим жребий, — сказал Сауль и достал монетку. — Орел или решка? — спросил он у Хоакина.
Тот рассердился:
— Нет, нет! Я не играю. Это мои конфеты. Разыгрывайте вы.
И чтобы доказать, что конфеты действительно его, он взял одну, бесспорно причитающуюся ему по праву, и положил в рот.
Сауль повернулся к Хустино:
— Орел или решка?
— Орел. Бросили монетку.
— Решка! — радостно вскрикнул Сауль и протянул руку к кулечку. — Теперь разыгрывайте последнюю конфету.
— Орел или решка? — спросил Гервасио.
— Решка.
Бросили монетку, пристально следя за ней глазами. Кинулись вперед, горя нетерпением взглянуть, как она упала.
— Орел! — выкрикнул Гервасио в припадке бурного веселья и схватил пакет: — С марципаном! Моя самая любимая!
И жадно откусил кусочек.
Хустино смотрел на него глазами барашка, который знает, что его сейчас зарежут.
— Съешь кулечек!
Но Гервасио великодушно предложил:
— Иди сюда, откуси от моей конфеты. Смятый кулечек остался лежать на земле. Хоакин, прежде чем тронуться в путь, бросил на него грустный прощальный взгляд.