Мартиролог. Дневники - страница 7
Обязательно надо снять «Белый день». Это тоже часть этой работы. Долг. Как страшно и подло испытывать чувство, что ты никому ничего не должен. Потому, что так никогда не бывает. Можно только с усилием стать на эту точку зрения. Закрыть глаза. Сейчас очень много таких людей. Мне кажется, что Артура М[акарова] я раскусил. Очень слабый человек. То есть до такой степени, что предает себя. Это крайняя степень униженности.
Сочиняем с Лёней Козловым «Сопоставления». Туго приходится. Хочется обо всем и правдиво. А есть проблемы, касаться которых опасно. Так или иначе — заредактируют. Приходится нажимать на теоретизирование.
Все время думаю о «Белом дне». Можно сделать прекрасную картину. Это будет тот самый случай, когда она целиком будет построена на собственном опыте. И я уверен — станет важной в связи с этим и для зрителя.
Скорее бы кончить «Солярис», а он еще не начат. Еще целый год! Мучительный год… Работать не с кем. Директора — выгнал. Художницу по костюмам тоже. А кто будет вместо них? На студии — шаром покати. Только что пришла телеграмма от Баниониса: «Поездка в Америку переносится на весну». Как раз, когда он нам нужен. С каждым днем все страшнее. А если не Банионис, то кто тогда? Может быть, Кеша Смоктуновский?
Следует немедленно действовать в смысле Биби. Но с какого конца? С чего начать. Тейнишвили что-то мямлит, не разделяя нашей уверенности.
Случайно прочел в «Новом мире» «Казанский университет» Евтушенко. Какая бездарь! Оторопь берет. Мещанский Авангард. В свое время Северянин был в тысячу раз талантливее. А что от него осталось? «Ананасы в шампанском»? И презрительные улыбки. Жалкий какой-то Женя. Кокетка. Однажды пьяный подошел ко мне в ВТО:
— Почему ты такой жестокий, Андрей?
Молчу.
— Знаешь, ты похож на белого офицера, участвовавшего в Ледовом походе.
— Ну?..
— А мой дед (или отец?) лежал в снегу (он был, якобы, партизаном) и расстреливал их из трехлинейки. А они примерзали ко льду и не могли сделать ни шагу.
Гуманист Женя! А до этого он все время допытывался:
— За что ты меня не любишь?
— … (А за что тебя любить?)
В квартире у него все стены завешаны скверными картинами. Буржуй. И очень хочет, чтобы его любили. И Хрущев, и Брежнев, и девушки… О нем рассказывают забавную историю. Когда он был в Италии, то жил у какого-то итальянца, которого называл своим другом. Однажды Е. рассказал ему о том, что встретил очаровательную женщину, которая его обожает. Как ее зовут, не сказал. Пока он жил в Италии, то время от времени рассказывал о страсти, которая охватила и Женю, и его возлюбленную. Однажды его друг должен был уехать из города на некоторое время. Е. попросил его оставить ему ключи от его квартиры. Тот оставил. Когда друг вернулся, Е. с пафосом распространялся о своей любви и качествах своей любовницы.
— Почему ты не спросишь, как ее зовут? — настаивал Е.
— Ключи, которые я тебе оставил, — опустив Женин вопрос, сказал «друг», — от шкафов и письменного стола…
Даже если это анекдот, то остроумный. Здесь весь Евтушенко. Ни на грош благородства.
Лелуша у нас обожают. Даже публика из Дома кино. Это неслучайно. Пошлость у нас любят. «Жизнь, любовь, смерть» — чудовищная по своей пошлости картина. Речь в ней идет ни больше ни меньше как о протесте против смертной казни. (Почти Достоевский!) Но для того, чтобы заинтересовать этой проблемой зрителя (да и самого себя, наверное! Sic![1]), какими только средствами он не пользуется! И секс, и извращение, и сентиментальности. Бедный бездарный французик. В Доме кино публика просто писала кипятком от восторга.
Надо выяснить наконец, экранизирована ли «Чума» Камю. Если нет, то стоило бы переговорить с О. Тейнишвили. Пусть он предложит Гамбарову две вещи: «Чуму» и сценарий о Достоевском, который мы собирались писать с Мишариным. Солоницын мог бы быть прекрасным Достоевским.
Это я на съемках «Рублева»:
I. В. Юсов
II. В. Севостьянов
III. Я
IV. С. Ямщиков
Что можно было бы поставить в кино:
1. «Кагол» (о суде над Борманом).
2. О физике-диктаторе (варианты версии).
3. «Домик с башенкой».
4. «Аукалки».
5. «Дезертиры».