Машеров: "Теперь я знаю..." - страница 11

...Не широкий, но весьма высокий совпартактив ожидал Генсе­ка и нашего виновника торжества в гобеленном зале ЦК. В на­значенный час они вышли из-за знаменитого гобелена и были встречены "бурными, долго не смолкающими аплодисментами, переходящими в овацию", как любили в те времена писать газе­ты. Когда установилась торжественная тишина, дед, подсасывая зубные протезы, что-то прошамкал по бумажке в том смысле, что он приехал и хочет "с чувством глубокого удовлетворения"... Последнее слово оказалось таким трудным для произношения, что мне опять стало жаль старого и больного человека, которого выставляют на глумление и посмешище. Хорошо, что его провор­ные ассистенты быстренько поднесли коробочку со Звездой, и тот непослушными пальцами долго-долго пытался прикрепить ее к пиджаку юбиляра. Видно было, что Петр Миронович чувствует себя очень неловко, но держится стоически. Наконец, с помощью ассистента звезду удалось надежно закрепить, и дед полез с по­целуями, и непременно в губы - была у него такая привычка.

Со словами благодарности, как и предусматривалось сценари­ем, за исторический визит "верного ленинца" и "выдающегося деятеля", а также за непосредственное личное вручение высокой награды Петр Миронович по кремлевским канонам выступал по бумажке. Благодарственная речь по установленным правилам должна была перечислить все звания и обойму невероятных эпи­тетов в честь титулованной высшей персоны наивысшей власти и потому оказалась не только трафаретной, но и довольно притор­ной от излишней патетики и патоки.

- Я обещаю Вам, дорогой Леонид Ильич, что и дальше буду отдавать все свои силы... - сказал Петр Миронович, оторвавшись от текста.

- Что ты клянешься... посмотрим... время покажет, - перебил его Брежнев.

То ли присутствующие не раскумекали смысл сказанного, то ли приняли слова высочайшего за удачную, приятельскую шутку, но зал содрогнулся от бурных рукоплесканий...

Второй раз в тот день я увидел его в Театре оперы и балета на так называемом правительственном концерте, за который мы с министром культуры "отвечали головой". Чтобы мы не сплохова­ли в какой-нибудь ответственный момент и имели бы возмож­ность любую погрешность своевременно выправить, посадили нас в первом ряду. Рядом сел и секретарь ЦК по идеологии и, между прочим, не промахнулся, потому что "цэу" его на том памятном концерте оказалось решающим. По центру в четвертом ряду сел высокий гость, а рядом с ним Петр Миронович. Второй и третий ряды заняли "медведи" в цивильном. Наши кресла оказались немного смещенными вправо от центра, и это давало возмож­ность боковым зрением наблюдать и за гостем, и за хозяином. Перед концертом, когда в зале наступила относительная тишина, было хорошо слышно, о чем глуховатому старику говорит хозя­ин, но нельзя было разобрать, что шамкает гость, подсасывая протез то ли по необходимости, то ли по привычке. Мне показа­лось, что Петр Миронович с досадой и нетерпением ждет, когда концерт начнется. А за кулисами, как назло, медлили. А может, от напряжения секунды ползли так медленно. Да еще и киноте­лекамеры - и свои, и московские - сфокусировали свое внима­ние на одной точке - в центре четвертого ряда.

Свет тем временем погас, оркестр заиграл торжественную увер­тюру, а когда открыли занавес, дед наш уже сладко спал, свесив голову на грудь, сиявшую золотым созвездием. Правда, на прият­ный, усиленный радиоаппаратурой голос молоденькой ведущей про­снулся. Но не надолго. Только пока артист патетически читал стихотворение-панегирик. На арии знаменитой оперной дивы опять закимарил. На шумном, залихватском народном танце проснулся и довольно громко спросил, будут ли танцы еще. Хозяин полушепо­том заверил гостя, что танцы будут, и тот снова отключился. Но вот дали "Лявониху", и растерянный Петр Миронович не знал, что де­лать - будить или не будить, или пусть себе поспит, тем более что в полумраке зала не каждый этот конфуз видит. После танца, когда юные таланты заиграли на скрипочках, дед неожиданно поднялся и по слогам четко произнес:

- До-мой!..

Петру Мироновичу не без труда удалось усадить его на место. А секретарь по идеологии шепотом скомандовал бежать за кули­сы и дать любой танец. Я заколебался, и он не без злости в го­лосе довольно громко прошептал: