Машина - страница 29

Наступившая тишина была уже совсем иной, чем тольчто накапливающееся грозовое молчание.  А  Гусев улыбнулся и добавил:

— Тем более, что здесь играет роль и чисто человеческий фактор. Машину мы делать все равно будем. У нас уже и цех создан. А такая проволочка размагнитит людей. Это уже не цех будет, а черт знает что. Да и чем их занять эти полгода, пока разработчики будут переделывать машину?

Все оказалось настолько же просто и очевидно, как то, что Волга впадает в Каспийское море. Во всяком случае, сказать что-либо в поддержку ли Гусевских слов, в опровержение ли никто не рискнул.

Директор, отводя глаза, буркнул Фросину:

— Вот ты и скажи об этом ихнему представителю. Тебе это сподручнее. По уровню. Вы с ним одного ранга...

И застучал раздраженно, забарабанил пальцами по столу. Фросин избегал глядеть на директора, чтобы не выдать торжество во взгляде. Радовался он не столько тому, что победил, сколько тому, что оказался прав в своих предположениях: директора удалось вынудить дать добро на доработку своими силами. Сам Фросин не хотел заострять вопрос на проблеме цеха, подчеркивать промашку директора и иже с ним. За него это сделал Гусев. И, похоже, сделал, сам не ведая, что творит. А может, и ведая. Во всяком случае, он оказался единственным, кто, хоть и не прямо, но ткнул директору — поторопились, мол, с цехом-то! Фросин-то для вас же выход показывает!

Фросин глянул на Гусева — сидит себе, очки наивно посверкивают, квадратное лицо непроницаемо. Фросин пожал мысленно плечами: «Надо же, а я его тюфяком считал!»

Директор явно был разозлен тем, что решение ему, по сути дела, навязали. Он был взбешен. Повода выплеснуть настроение пока не подвернулось. Это видели все и потому быстренько и тихо разошлись. Гусев выскочил из кабинета первым. Фросин вышел следом и отметил, что в коридоре-то Гусев спешить сразу перестал — значит, знал, что говорит и зачем, потому и улизнул впереди всех.

И Фросин совсем зауважал Гусева.

Разработчики уехали и увезли с собой машину. Если говорить предельно точно — не с собой. Ее погрузили на платформу, зачехлили и она пошла в Москву малой скоростью. Там, в Москве, ей предстояло показать все, на что она способна. Ее должны были испытывать, регулировать и собирать. Ее должны были рассматривать и осматривать, выстукивать и выслушивать. Нужно было сделать соответствующие выводы из болезней машины, чтобы их не было у ее младших сестер. На все это требовалось время. Потери времени были — во всяком случае, так казалось москвичам,— неизбежны.

Почти одновременно с разработчиками в Москву, в главк, вылетел директор. Он был мрачен. В главк лететь Василию Александровичу страх как не хотелось. Если бы явиться туда с целью подставить под удар разработчиков — это бы с дорогой душой. Бывало такое в его директорской жизни. С азартом он подставлял других. И сейчас все так и просилось на это, очень уж сырая была документация. Но он торопился в министерство совсем с другим — просить разрешения на изготовление еще одного опытного образца в счет будущей опытной серии. И на изготовление немедленное, сиюминутное, не дожидаясь обкатки первой машины, безо всякой помощи от института-разработчика.

Он представлял себе, как на него будут смотреть в главке — какой хомут сдуру на себя человек надевает,— и у него совсем портилось настроение. Все его существо противилось нынешнему течению событий, хотя после того памятного совещания, на котором он сам же все и решил, эта поездка была неоднократно обговорена, выверена и взвешена.

И совещание это он хорошо помнил, не забыл, как все на цыпочках из кабинета улизнули — поняли, значит, как он сам себя за горло схватил и решать заставил. Воспоминание, конечно, тоже не улучшило настроение, хоть он и выдал вчера всем сестрицам по сережкам.

Масла в огонь подливал еще и главный инженер. Он, конечно, остался при своем мнении и ходил по заводу с оскорбленно-мрачным лицом. Фросина это забавляло. Директора вид главного раздражал. А Гусев вспоминал последний разговор с директором и директорское, вроде ни к селу ни к городу сказанное: