Машина - страница 4
Партком размещался на первом этаже. Фомич бывал здесь не часто и сейчас, входя в большую, обшитую светлым деревом приемную, хмыкнул: «Хорошо живут, просторно!» Но кабинет у секретаря парткома был невелик. Василий Фомич, чтобы показать свою независимость, пробасил:
— Чего это приемную-то отделал? Лучше кабинета, понимаешь, стала!
Секретарь парткома Гусев, пожимая ему руку, ответил:
— А ты чего, Василий Фомич, за мой кабинет беспокоишься? В кабинете я один сижу, а в приёмной людям ждать приходится.
— А ты их, понимаешь, не заставляй ждать-то,— посоветовал Фомич и засмеялся — последнее слово за ним осталось.
Секретарь тоже засмеялся, поглядывая на сидящего в сторонке Макарова. Всем своим видом секретарь показывал: «Ох и язва ты, Василий Фомич!» Фомич понял и остался доволен — не подкачал, значит. Не ударил в грязь лицом. Поддержал рабочую марку.
Фомич всегда говорил о себе: «Мы, рабочий класс!» И неважно, что он относился к инженерно-техническим работникам. Просто он не отделял себя от того, что принято называть «рабочим классом». А если уж смотреть в корень, то он действительно был им, классом. Был и остался. Остался, когда его выдвинули в мастера. Остался, когда кончил заочный институт. Оставался и сейчас. В самом деле, разве не на его плечах лежит производство? Маленькая его часть, какие-то узлы и сборки, но делает-то их он, Фомич. Пусть не один и не собственноручно, но он является неотделимой частью того целого, которое зовется производством и которое даёт нам станки и оборудование, машины и холодильники, телевизоры и ботинки.
Так примерно чувствовал Фомич, хотя специально над этим не задумывался. Более того, никогда бы он не признался, что именно такой смысл вкладывает в слова «рабочий класс». Он всегда брюзжал и ворчал, когда слышал подобные рассуждения — не любил он громких слов и красивых фраз. Но марку держал высоко и сейчас был доволен, что не уронил ее. И не так уж важно, что в марку входила этакая грубоватость — пусть его, не страшно. Не в грубоватости и не в напускной простоватости дело, в конце концов...
Отсмеялся секретарь парткома. Уселись все втроем за бюрократическим — буквой «Т» — столом. Гусев не сел на свое законное, у короткой перекладины, место. Он сел напротив Василия Фомича, и это Фомичу понравилось. Сбоку притулился Макаров — сидит себе, как будто случайно здесь оказался.
— Хочу я спросить тебя, Василий Фомич, что ты слышал о новом заказе?— негромко спросил секретарь.
Фомич близко, через стол, смотрел на него и не торопился ответить. Лицо у секретаря было моложавое, но мешочки под глазами выдавали возраст и усталость. Василий Фомич вдруг подумал, что Гусев чуть только постарше Фросина, и что Фросин-то ведь тоже уже не мальчишка. Знал он это, конечно, и раньше, но сейчас удивился как какому-то открытию.
Эти мысли не помешали ему уклончиво ответить, что слышать-то слышал, да толком ничего не знает. Так оно и было, толком Фомич ничего не знал, но ответил таким тоном, чтобы ясно стало: знает что-то Фомич. Знает, но расскажите ему еще раз, а он послушает!
Гусев глянул на Фомича понимающе и перешел к делу:
— Я, Василий Фомич, издалека заходить не буду. Дело решенное, во все планы включено. Начинаем освоение нового изделия. Заказ ответственный — мы будем выпускать машину для комплексных геофизических исследований. «Тележку» повышенной проходимости автомобилестроители уже подготовили к выпуску. Наша задача — начинить ее оборудованием.
Фомич сидел спокойно, не ерничал и не переспрашивал. Большие его руки спокойно лежали на столе. Макаров сидел в сторонке и тоже, словно слышал все это впервые, смотрел в рот Гусеву.
— Машины такой еще нет ни у нас, ни за рубежом,— доверительно продолжал тот.— А нужда в ней большая. Нужна машина, которая могла бы пройти по любому бездорожью, не застряла бы в снегах, форсировала бы водные преграды...
Он так и сказал: «форсировала», и Василий Фомич непроизвольно кивнул головой этому армейскому словечку.
— ...Форсировала бы водные преграды,— со вкусом повторил секретарь парткома,— прошла бы по тайге и по тундре в любое время года и в любых погодных условиях.