Машина снов - страница 7

– Ну, здравствуй, племянник! – как всегда громко закричал Матвей, стиснув Марковы плечи. – Николай, оторвись от карт, смотри – к нам пришел любимец Кубла-хана, какая честь! – и он насмешливо согнулся перед Марком в шутовском поклоне.

– Здравствуй, – сказал отец, сухо поцеловав Марка в щёку. Уколол синей щетиной, говорит сурово, а глаза блестят от радости. – Редко приходишь.

– Хубилай меня послом хочет сделать. Да не просто послом, а конфидентом своим в чужих странах. Готовит, заставляет языки учить, науку воинскую, езду по-татарски, чтобы мог из лука на скаку стрелять, и философию катайскую, и письмо местное: совсем времени не остается.

– Молишься? – строго спросил отец.

– Редко, – честно сказал Марко, потупив глаза.

– За честность хвалю, а вот за нерадивость надо бы тебе всыпать. Но молитва не частотою повторения сильна, а сердечностью. Если можешь честно к Отцу Небесному сердцем обратиться, то вот тогда ты спасён. Садись к столу. Чай будешь?

– Не люблю я. Горький он, так я и не привык.

– Вина?

– Спасибо, не хочется пока.

– Хубилай говорит, что ты ему всё о снах рассказываешь? Берегись, дело то колдовством отдаёт.

– Кубла-хан всё о Венеции расспрашивает, о городах, где мы бывали, а веры нашей он не трогает.

– Знаю-знаю, – засмеялся отец. – У Хубилая мать хоть и татарка, а крещёная была по несторианскому обряду. Он потому к Христовой вере близко стоит. Надо же и пошутить с тобой, а то ты скоро совсем татарином станешь, вот и платье-то на тебе катайское как ладно сидит.

– Пэй Пэй принесла, – сказал Марко и осёкся.

– Не переживай, мы всё знаем, – улыбнулся Матвей.

– Знаете?

– Хоахчин приходила, спрашивала у нас дозволения, – ответил отец. – Мы решили, пусть. Ты уже парень взрослый, всё вокруг чужое. Раз таков обычай у них, значит можно.

– Да и здоровее для организма, – хохотнул Матвей.

– Они, татары, тут Надом устраивали – боренья великие, – сказал отец, устраиваясь на стуле. – Съехались все – мунгалы, татаре, кыпчаки, караи и ещё много народу степного. Больше тысячи борцов из всех племён татарских. Целую неделю вся Ханбала гудела. Праздник был великий. Хубилай борьбу любит и за наибольшую доблесть почитает. И один из мунгал, по имени Филэ, борец великий, всех на лопатки положил. Потом вызвал лучших борцов каждого племени, набралось пятеро охотников, и всех пятерых Филэ в одиночку зараз поборол. Его прозвали Даян Аврага – «всенародный исполин» по-ихнему, титул такой, навроде графского. Хубилай и обнимал его, и халат ему подарил ханский, дал скота и юрту новую, как у татар заведено. А потом женил его на луноликой девице, из придворных, важного катайского рода. Прошло три месяца, и девица жалобится Хубилаю, мол, что это за борец такой, твой Филэ, сколько времени прошло, а я всё ещё девица. Не трогает твой багатур меня. Хубилай во гневе зовёт к себе героя, а тот говорит: «Боюсь силу борцовскую потерять, ослабну я с девушкой в постели».

– И что? – не удержался, переспросил Марко.

– Хубилай ему сказал так. Борец ты великий, а ум у тебя мелкий. Дальше холки своего коня ничего не видишь. Ты теперь должен детей нарожать, наследников, борцов могучих, как ты сам, для будущих времён. И запретил ему в Надоме выступать, а с женой жить повелел каждую ночь. Так что не волнуйся.

Матвей, посмеиваясь, пододвинул Марку чашу с фруктами, переставил на столе свою деревянную маленькую джонку поближе и с хитрецой посматривал на племянника сквозь лес мачт. Марко с сомнением посмотрел на дымящуюся пиалку с ароматным чаем, пригубил, чтобы сделать приятное отцу. Горько, еле проглотил. Адово пойло, мало того, что на вкус мерзко, так ещё и горячо. Долго мусолил в руках горячую чашку, не решался сказать, а потом как-то сразу выпалил:

– Я пришёл спросить вас, отец… а как умерла мама?

– Почему ты спрашиваешь? – нахмурился Матвей.

– Вы никогда не говорили мне о ней, а теперь я часто вижу её во сне. Она идёт вдоль площади, мимо проезда Горшечников, через мост, сворачивает к каналу, я бегу за ней, но не могу догнать. Она смеётся, зовёт меня по имени, но я бегу слишком медленно, словно в воде. Потом она садится в гондолу, на ней гирлянда цветов и праздничное платье, гондольер отплывает, и мама скрывается в тумане. Только её голос слышно – Марко, Марко, сынок. И смех.