Мать Иоанна от ангелов - страница 33

Ксендз Сурин опустил руки и с испугом взглянул на собеседника.

— А я здесь так одинок и ничего не успел, — прошептал он.

— Что поделаешь! Воля божья!

— Но если бог это допускает…

— Тес! — приложил старик палец к губам. — Тсс! Не богохульствуй. Ты близок к богохульству.

Ксендз Сурин снова прикрыл лицо руками и в отчаянии застонал:

— Что мне делать? Что мне делать?

Старик усмехнулся.

— Прежде всего выпить это пиво. Подкрепиться. Ты, ксендз капеллан, истощал тут у нас от своих терзаний. А потом, когда уйдешь от меня, отправляйся-ка в дальнюю прогулку по дороге на Смоленск, в лес. Погляди на белый свет. Теперь, конечно, осень, но каждая пора имеет свою прелесть. В лесу теперь грибов много… Вот намедни мы с Алюнем целую корзинку принесли, и нынче, в пост, было у нас отменное грибное блюдо…

— Грибы, — недоверчиво произнес ксендз Сурин, будто сомневаясь, что на свете существует такое.

— Не огорчайся, — продолжал отец Брым, — не огорчайся. Есть тут у нас один цадик — еврейский праведник, — так он всегда говорит: "Не отворяй огорчению дверь, оно само войдет через окно…"

Ксендз Сурин отнял руки от лица и снова покачал головой.

— Ах, это ужасно! Глядеть на такие страдания! Как мучаются эти женщины! И зачем? Да еще эти публичные экзорцизмы, народ собирается, будто на зрелище…

Ксендз Брым вздохнул.

— Да, верно, — молвил он. — Я сам не раз об этом думал. Эти бабы… прошу прощения, эти девицы такие прыткие, прямо как акробатки. Все глазеют на них, будто это театр короля Владислава [28]. Го-го-го! Ха-ха-ха! И задают дурацкие вопросы… Ты, кажется, начал с матерью Иоанной беседы наедине? — после минутной паузы спросил он с явным подозрением.

— Я полагаю, — просто ответил ксендз Сурин, — что вот так, наедине, можно влить в сосуд этот больше любви, больше надежды. Легче изгнать постыдную гордыню, что в ней угнездилась. А что это за цадик? — заключил он вопросом.

— Да живет здесь такой, — отвечал старый ксендз. — Евреи к нему приезжают из самого Вильно и Витебска. Человек даже не очень старый, звать его реб Ише из Заблудова. Мудрый, говорят, человек. Весь талмуд на память знает, как и все они.

— Реб Ише из Заблудова, — задумчиво повторил ксендз Сурин.

— Ступай, ступай, отче, — сказал старик, наблюдая за глазами капеллана, которые блуждали в пространстве, словно не находя, на чем остановиться. Прогуляйся. Денек нынче погожий, дождя нет. Погляди на местечко.

Ксендз Сурин поднялся и обнял старика.

— А жаль, что ты пива не выпил, — сказал ксендз Брым с глубоким огорчением.

— Спасибо, не хочется, — грустно улыбнулся ксендз Сурин и вышел.

В сенях он наткнулся на Крысю; стоя посреди сеней, с большой лейкой в руках, она кричала: "Гу-гу!"

— Что ты делаешь? — спросил он у девочки.

— Волков пугаю, — ответила она. — Алюнь пошел на охоту.

И продолжала размахивать лейкой, стуча по ней кулачком и выкрикивая: "Гу-гу!"

Отец Сурин пожал плечами. Он этой забавы не понимал. Впрочем, подумал он, в этом стращанье волков, пожалуй, не меньше смысла, чем в их заклинаниях дьявола… Но тут же устрашился своей мысли. Пухлые щечки Крыси вызывали в нем нежность, как пухлые щечки ангелочков, порхающих пред богоматерью на образе в монастырском костеле. "Дети подобны ангелам, подумал он. — И кто же суть ангелы, как не дети божьи?" Быть может, в этих детских выкриках "гу-гу!" даже больше хвалы создателю…

Он вспомнил, что мать Иоанна показывала, как престолы и серафимы воздают хвалу Владыке сонмов, и от страха мороз пробежал у него по телу.

Он направился от приходского костела вниз — к речушке, за которой начиналась дорога в лес. Спустился к мосту, и там, на берегу, среди желтеющей листвы деревьев и совсем уже золотых кустов увидел Казюка. Сняв овчинную шапку, парень поздоровался.

— Слава Иисусу Христу!

— Что ты тут делаешь, Казюк? — спросил ксендз.

— Жду хозяина, он должен из Смоленска приехать. Хозяйка наказала.

— С товаром?

— Вроде так. А здесь, на мосту, не очень-то безопасно.

— Да ну?

— Так говорят. Я-то еще ни разу тут ничего такого не видал.

— А что у вас слышно? Хозяйка здорова?

— Здорова. Чего ей сделается.

— В праздник, верно, хорошо подработали?