Мать Иоанна от ангелов - страница 8

— Ах боже, да вы, знать, правду скорбите по покойном ксендзе!

— Скорбеть не скорбим, — глубоким басом молвил Казюк, — а все равно жаль человека, даже самого дурного.

— А какой он был? — спросил Володкович.

— Святым-то не был, — серьезно сказал Янко.

— А мясо шипело, как у кабана, — с отвращением сказал Одрын.

— Как это можно вот так жечь человека? — вдруг неожиданно для всех сказал парубок ксендза.

— Ешь, ешь, — ответил ему на это Володкович.

— Ешь, ешь, — мягко повторил Казюк.

Парубок с приязнью взглянул на Казюка и умолк. Вскоре и есть перестал.

— И как же его сожгли? — спрашивал неугомонный Володкович. — Взяли, потащили да и сожгли? А облачение-то с него сняли?

— Облачение на огне сгорает, и человек остается голый, — деловито пояснил Одрын.

— Суд был… епископский, — сказал хозяин.

— Те-те! — удивлялся Володкович. — Епископы приезжали? Да? И осудили его? Ну, значит, ясно, что он был чернокнижник, раз епископы осудили. Право слово! Уж я-то верю в нашу святую католическую церковь… — И он вдруг разразился бессмысленным смехом. Сивуха заметно на него подействовала.

Пани Юзя перекрестилась широко, почти по-православному.

— Упаси нас, боже, — прошептала она, — упаси от дурного слова.

Хозяин, не расположенный шутить, подвинулся к Володковичу и начал тихо ему втолковывать:

— Говорю тебе, приятель, замолчи! Здесь теперь не до шуток! Один только новый приходский ксендз, тот еще ничего, знай, молится и больше ни на что внимания не обращает, а все прочие здешние люди — это истинная кара божья. Только и делают, что друг за другом шпионят да ксендзам в монастырь доносят…

— И много их там?

— Теперь четверо, пятый вот приехал. А на суд над покойным Гарнецом так двенадцать собралось. Те, что сейчас живут здесь, следят, не скажет ли кто что-либо греховное, и сразу на допрос — где, да что, да как? Господь бог тебя вдохновил или дьявол? А бес его знает, кто меня вдохновил, чтобы я цену за ночлег повысил! Может, и какой-нибудь праведник проезжий! Бедного нашего приходского ксендза вовсе безвинно сожгли — теперь они сами это понимают…

— А сестры плясать не перестали?

— Помилуй бог! Они еще похлеще штуки показывают! Что Гарнеца сожгли, ничего это не помогло!

— Значит, не был-он колдуном! — заключил Володкович, рад-радешенек, будто ему табун в сотню голов подарили, оглядел сидевших за столом и весело заржал. Казюк хмуро посмотрел на него.

— Понапрасну душу загубили! — заметил Одрын.

— Ну да, понапрасну, дорогой мой, понапрасну! Вот чепуха-то какая! веселился Володкович. Пани Юзя между тем снова вытерла стаканы полотенцем и, сладко улыбаясь, налила из кружки сивуху.

— За здоровье покойника! — засмеялся шляхтич.

— Эй, ваша милость, иди-ка ты, пан, спать, — со злостью сказал Казюк.

Пани Юзя удивленно посмотрела на него.

— Казюк, ты чего такой злой?

— Спать хочу.

— Ну, так иди. Возьми с собой этого парня.

Пани Юзя была родом из-под Варшавы и выговаривала слова мягко, нежно, добрые ее глазки, заплывшие жиром, смотрели на всех ласково, особенно на Казюка, который был парнем статным, хоть и неотесанным.

— Идем, — сказал он, хлопнув парубка по плечу.

Оба встали из-за стола и перекрестились.

— Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

На дворе было темно и тихо, против корчмы сплошной черной тенью высился монастырский костел, строгий и угрюмый. В монастырских окнах было темно, лишь в одном светился слабый огонек лучины. Парни пошли по хлюпающей грязи двора, было еще не поздно, хотя и темно. И вдруг с колокольни донесся одинокий, прерывистый звон маленького колокола.

— Звонят, — сказал парубок.

Они вошли в конюшню и уселись на широкой, покрытой кожухами лежанке. Лошади фыркали, бренчали цепями, в открытые ворота конюшни глядела теплая осенняя ночь, и, когда глаза привыкли к темноте, стали видны те самые звезды, которые ниспослали молитву отцу Сурину.

— Звонят, — повторил парубок. — Зачем они звонят?

Казюк лениво перекрестился и залез поглубже на лежанку.

— Такой здесь обычай, — сказал он. — Звонят за заблудившихся путников.

— Вот как!

— Да, так епископ говорил. За заблудившихся в лесу.

— В лесу заблудиться страшно, — заметил парубок.