Маяковский едет по Союзу - страница 20

Тем понятнее становится этот рассказ, когда вспоминаешь, как Маяковский на публике говорил: «Вино я всосал с молоком матери — родился среди виноградников и пил его, как дети пьют молоко».

Ведь сам-то Владимир Владимирович слыл знатоком винных дел. Зато уж в другую крайность он не впадал: водки не признавал, разве что изредка, за компанию или в торжественно-новогодние дни.

Не зря Маяковский мчался в Самару — будто чувствовал, что закипит работа. Здесь поэт побил рекорд — четыре выступления в один день: у рабфаковцев, учителей, рабкоров и в партклубе. Как ни подсчитывай, это десять часов чистого разговора с трибуны, да надо учесть еще и беседы в интервалах между встречами. Владимир Владимирович, по натуре человек организованный, в этот день нарушил режим — и вовсе не ел. Кстати, Маяковский говорил не раз:

— Пища — вещь немаловажная, от нее зависит твоя работоспособность.

Он высмеивал тех, кто считал неудобным распространяться о таких «низменных материях», как пища и сон:

— Таких товарищей я расцениваю как аристократов в кавычках.

В Саратове — вынужденное заточение в номере. Подолгу смотрел он в окно, выходящее на главную улицу города.

Не то грипп, не то инфлуэнца. Температура ниже рыб. Ноги тянет. Руки ленятся. Лежу. Единственное видеть мог: напротив — окошко в складке холстика — «Фотография Теремок, Т. Мальков и М. Толстиков».

Молодой, здоровый, выносливый Маяковский захворал, как это, кстати сказать, бывало не раз и как это имело место третьего дня в Самаре.

Но болезнь, правда, не сломила воли поэта. И он решил не срывать намеченных вечеров. Однако возникла другая преграда: Политпросвет всячески пытался затормозить выступления.

Он требовал представить тексты стихов и подробно изложить содержание докладов (мудрый товарищ, что и говорить). Мне удалось убедить не тревожить больного. Потом, как и в Пензе, все уладилось.

…На лестнице и вестибюле партклуба Маяковского осаждают, выпрашивают пропуска. Он просит непременно пропустить группу красноармейцев. И прежде чем начать выступление, не забывает проверить — пропущены ли они.

— Красноармейцы должны всегда проходить в первую очередь и обязательно бесплатно! Ведь они нас защищают!

Больной Маяковский напрягает голос. Слушателям это незаметно.

Разговор-доклад назывался «Лицо левой литературы».

После окончания мы выходим на улицу, и внезапно Маяковский предлагает спрятаться за кусты — послушать, что говорит публика.

Раздаются голоса:

— Здорово читает!

— Какой нахал!

— Ну и талантище!

— Какой остроумный!

— Подумайте, как он на записки отвечает. Кроет, очнуться не дает!

— Хвастун здоровый!

— Вот это да! Говорит без единой запинки!

— Я сам читал, ни черта не понял, и вдруг — все понятно. Просто удивительно!

Выйдя из-за кустов, Маяковский резюмирует:

— Значит, польза есть. А ругань не в счет.

В начале февраля 1927 года я из Харькова телеграфировал Маяковскому о сроках выступлений. Когда же вернулся в Москву, он встретил меня смехом:

— Не из сумасшедшего ли дома вы давали телеграмму? Зимой — в поле? Бред!

И показал телеграфный бланк. Там было написано: «Восемнадцатого поле, 10/20 Курске, 22 Харькове».

Я протер глаза. Ничего не изменилось. Телеграф перепутал: «поле» означало Тулу, а 10/20 — 19.20.

Владимир Владимирович пригласил с собой в поездку Николая Асеева. От Москвы до Тулы время проходит незаметно: поэты беседуют о стихах, играют в «тысячу».

— Кто кого? — спрашиваю.

— Ясно, Асеев. Мне ли с ним тягаться! — отвечает Маяковский. — Я стесняюсь брать с него фору, вам же он свободно даст сто очков.

У Асеева идеальная память. У Маяковского тоже, но он малость рассеян в игре.

В Туле берут общий номер.

В двух газетах — статьи. В одной ― мирная афиша. Даже не плакатной формы. О футуристе Маяковском она говорит скромнее, чем о местном митрополите Виталии. Унылой лентой тянется длинное: «Маяковский» (лента — 216 сантиметров. — П. Л.).

В другой газете некий Медведев, восторженно отзываясь о Маяковском, предлагая словесникам изучать «его вклад в сокровищницу русского языка», писал:

«Маяковский едет в Тулу. Это хорошо. Владимиру Владимировичу (так зовут Маяковского) давно бы нужно это сделать. Главное, его в Туле, как и везде, знают. Да, да, знают, и обиднее всего — не понимают. Не понимает его тульская интеллигенция (я, конечно, не говорю об исключениях), не понимает его и рабочий класс города Тулы…»