Мазохизм: Юнгианский взгляд - страница 15
.
Если мазохизм проявляется в чистом виде, он является патологическим. Без присущего ему чувства поклонения и подчинения, без признания живущего в нем бога мазохизм теряет свою связь с душой, а вместе со связью – и смысл. Не осознавая глубинных мотивов и потребностей души, мы видим только грех в неосознаваемом садомазохистском сексе. Религиозные страдания имеют сходство с извращением; раскаяние – с чрезмерным и бесполезным чувством вины (другая форма эгоцентризма); искупление – с односторонним морализаторством (путь отрицания подлинного страдания и парадоксальности); распятие – с мученичеством (Эго в фантазии героизма, подвергающегося преследованиям); а жертвоприношение – с самоистязанием, с причинением физической боли и кровавыми усилиями (в прямом смысле слова), направленными на собственное искупление (идолопоклоннический способ наделения Эго божественной силой).
Страдание, раскаяние, искупление и жертвоприношение (независимо от того, соответствуют они или нет христианской религиозной практике) являются фундаментальными психологическими переживаниями. Они могут быть унизительны для Эго, но при этом полны столь необходимого душе глубокого значения и смысла, а иногда – еще и крайнего наслаждения. С помощью этих переживаний можно достичь смирения и исцеления. В христианской доктрине мазохизм связан со скрытыми устремлениями к подвижническому унижению. Образ распятия пронзает нас парадоксом искупительного мучения. Но при традиционной интерпретации он уносит нас очень далеко и тогда перестает быть точным образом мазохизма. По существу, ортодоксальное христианство требует заменить психологию Страстной Пятницы теологией Пасхи. Мазохизм в большей степени связан со смертью, чем с воскресением, с искуплением в унижении и умерщвлении, а не с тем, что происходит потом.
Отступление. Мазохизм и современная американская терапия
Признание ценности и смысла желания переживать унижение противоречит основной, преобладающей в психологии установке. Независимо от научной школы или терапевтического подхода главное стремление современной теории и практики было направлено в область эго-психологии. В соответствии с ценностями психотерапии она в основном ставила перед собой цель создания сильного, выносливого, рационального Эго, самостоятельно решающего проблемы. Отметим, что это были установки, которые определило для себя Эго. Теперь мы знаем намного больше о той части личности, которая называется Эго, о ее защитах, амбициях и целях, чем о защитах, намерениях и процессах, присущих другой части души. Эго-ценности определенно заслуживают внимания; при этом следует затратить немало усилий, чтобы обрести силу, способность к адаптации, рациональное мышление и умение решать проблемы. Их можно достичь за счет других ценностей, других психологических компонентов.
«Для нас, – жалуется Карл Шнайдер, – мир представляет собой проблему, которую нужно решить, а не таинство, которое следует почитать»[45]. Но если посмотреть глубже, то, по выражению одного моего коллеги-психиатра, «о некоторых проблемах у нас есть только представление, но нет их решения»[46]. Ибо если Эго находит решения неразрешимых проблем, которые осознает и формулирует, фактически это означает предательство глубинной части души и задаваемых ею вопросов о всеобщем смысле. Когда в глубинной психологии осуществляется движение в область мифов, фантазии о «проблемах» и «решениях» не имеют существенной важности. Существуют конфликты, потребности, страсти, но только как картины или внешние сценарии. В мифе душа изображает сама себя, и в каждом портрете есть все, что нужно.
Современная терапия начинается с Эго – как в интерпретации сновидений, так и в понимании шизофрении – и на Эго заканчивается. При переходе от слабости к силе Эго совершает небольшой круг. Этот порочный круг может послужить причиной неудовлетворенности, которую многие люди ощущают спустя недели, месяцы и даже годы после начала психотерапии. Создание сильного Эго – это лишь этап восхождения на гору, покорение ее вершины; однако внизу всегда раздается тихий, спокойный голос, повторяющий когда-то звучавший вопрос Бетти Фридан: «Неужели это все?»